Глобальный капитал. В 2-х тт. Т. 1

И все же наиболее важной и сложной задачей, как мы отметили, становится развитие диалектического метода.

Диалектика: критика как основание для альтернатив

Заметим: теоретическая критика интенций деконструкции на самом деле бессмысленна. Они не поддаются теоретической критике. Они могут и должны быть вытеснены, так же как и теоретики, обосновывавшие инквизицию или гебельсовское сжигание книг. Но вытеснены интеллектуально, а не политико-идеологически.

Другое дело, что теоретик, стремящийся к преодолению этого извращенного насилия над философией и - шире - культурой, должен понять, почему это возникло и получило столь широкое распространение, почему талантливые, в значительной массе критически настроенные по отношению к миру отчуждения мыслители оказались авторами едва ли не самых страшных в своей пропаганде крайнего отчуждения теорий.

Эта инверсия, в разной степени характерная для разных постмодернистов (Бодрийяр, например, заражен ей в меньшей степени, чем Делез и Деррида, Хардт и Негри - в еще меньшей степени, а особенно популярный в последнее время среди левых теоретиков Жижек по сути от нее вообще далек), неслучайна, что мы уже показали выше.

В своем крайнем виде она оказалась порождена одним из наиболее жестких противоречий отчужденного духовного мира второй половины ХХ века. Это противоречие между страхом достижения реального разрушающего активизма «больших нарративов», породивших преступления либерализма (ужас Хиросимы и Нагасаки, многие десятки миллионов жертв «локальных» войн - все это практика либерального «большого нарратива»), фашизма, сталинизма, - с одной стороны; тупиком жизни вне социальной позиции, жизни сытого конформиста - с другой. Модерн снабжал обывателя иллюзиями о возможности благополучия, постмодерн предлагает иллюзии как реальность¹⁴⁸

.

Выходов из этого противоречия может быть несколько. Один из них характерен для «вялых» постмодернистов, подчинившихся логике университетских супермакетов (о них мы писали выше). Другой - для тех, кто некритично остается в плену старых нарративов и ныне с легкостью скатывается к апологии имперскости или иного «нарратива» столетней давности.

Если же искать новые решения, не сводящиеся к банальному принятию одной из названных выше позиций, то их может быть только два. Одно - поиск принципиально открытых для диалога новых больших теорий (о нем - ниже). Другое - капитуляция. Капитуляция перед неспособностью быть субъектом ни в философии, ни в жизни. Капитуляция, разрушающая до основания все, в том числе самого себя. Субъекта-то нет, следовательно, и автора постмодернистских текстов нет. Как субъекта. Есть текст, безразличный к не-автору, и не-автор, безразличный к своему не-бытию-в-тексте.

С сожалением приходится констатировать: самоубийство Делеза в этом контексте оказывается весьма симптоматично, равно как и самоубийственный по сути стиль жизни многих других (хорошо, что не всех.) «гуру» постмодернизма, выбравших путь капитуляции перед неспособностью что-либо изменить в мире отчуждения при невозможности принять его. Тотальная капитуляция - вот в конечном счете причина той самой извращенной деконструкции, о которой мы писали.

С этим тесно связаны гносеологические причины бурного распространения постмодернизма. Среди них прежде всего «дряхлость» прежних парадигм, их неспособность дать адекватный ответ на вызовы новой эпохи. На первый взгляд, простым решением этой проблемы кажется поиск новых больших теорий, но он оказался «непопулярен» во второй половине (и особенно в конце) прошлого века. Причины здесь были уже не столько гносеологические, сколько социальные, лежащие в основаниях той духовной атмосферы, которая породила Делеза, Дерриду, Фуко и К^о.

Впрочем, любовь к абсолютной деконструкции и бытию исключительно в мире симулякров продержалась недолго. Собственно постмодернизм стал порождать некие попытки выхода на старую дорогу позитивизма («трансмодернизм», «грамматология» и т.п.).

Между тем крот истории тем временем вырыл большую ловушку для постмодернизма вообще, породив на практике новый «большой нарратив» - имперскую политику современных глобальных игроков, которым чем дальше, тем больше будет нужна и новая имперская идеология, и подводящая под нее теоретические основания («большой нарратив») философия¹⁴⁹. Симулякры, впрочем, останутся: трансформация глобальной неолиберальной практики в практику протоимперии не уничтожает мир превратных форм. Но об этом мы уже писали.

Прежде чем перейти в плоскость поиска альтернатив философии и методологии постмодернизма, подчеркнем, что они были подвергнуты выше критике по нескольким фундаментальным причинам.