Глобальный проект

Серж Лоссэ, немолодой, за сорок, приезжий. Семейный — жена из местных, гардеробщица в том же Бюро мер и весов. Дети-школьники, подростки, хулиганы. Один, между прочим, к ней еще в школе цеплялся, и сейчас цепляется, хотя ему всего шестнадцать. А вот и оно, научно-музейное заведение, сбоку, в парке. Окошко внизу горит — там охрана дежурит круглосуточно. Издали плохо видно, да и темно… Чуть дальше, напротив, впереди, ее дом. Какой именно? Через два после дома Сержа, тот уже свернул в калитку под старым каштаном.

Дом, в котором жила Николь, был маленьким, смешным, на вид — картонным. За заборчиком, увитым рождественской гирляндой, торчали вкопанные в землю гномы-европейцы с облупившимися носами и хищно блестящими в темноте зубами. Присмотревшись, Сиверов заметил еще двух здоровенных, тоже зубастых жаб и одну овчарку с закрытым ртом. Все это гипсовое воинство, очевидно, было призвано украшать жизнь двух цветных женщин и радовать случайных проезжих и прохожих. Поймав скептический взгляд своего провожатого, Николь смутилась. Она уже сделала шаг к нему, но отступила, по-бабьи всплеснула руками и заплакала.

— Я так хотела тебе понравиться! — теперь она шептала по-французски. — И сначала у меня получилось. А потом ошиблась в чем-то. Скажи, что я сделала не так? Когда? Ты словно перешагнул через меня и смотришь дальше, вперед.

— Ты приятная и милая. Я сразу так решил, и не изменил мнения. Хочешь, погуляем еще? Вытри слезы, — Сиверов вынул из кармана бумажную салфетку и вытер красавице нос. Она заревела в голос, выхватила салфетку из его рук и смачно высморкалась.

«Смешно смотримся со стороны», — подумал Глеб, похлопал Николь по плечу и слегка подтолкнул.

— Пойдем, милая, — теперь он действовал только из сострадания, ничего толкового услышать от нее уже не рассчитывал.

Они побрели назад по другой стороне улочки. Поравнявшись с интересующим его объектом — Международным бюро мер и весов — Глеб нарочно замедлил шаги, оперся спиной об ограду, закурил. Николь тихонько стояла рядом и просто ждала, не отворачиваясь и не морщась.

— Слушай, приятный парк. Заборчик, правда, высоковат — сразу и не переберешься. Но если постараться — в два прыжка будем там? Попробуем?

— Зачем? — изумилась Николь. — Там везде сигнализация, от дерева к дереву проводки протянуты. А у охранников оружие имеется — специальные электрошокеры и пистолеты.

— Думаешь, они нас заметят — эти охранники? Они что — аллеи патрулируют? — Сиверов делал очень заинтересованное лицо, нарочито удивленно приподнимал брови.

— Мне казалось, Пьер, ты серьезней. Что за детские причуды — гулять в темноте, рискуя жизнью, если можно завтра утром нагуляться совершенно безопасно. Я даже бояться тебя перестала после таких глупых предложений.

— Разве я чем-то напугал тебя? И разве завтра охраняемая территория превратится в неохраняемую?

— Нет, просто завтра я попрошу мужа тети Андре — это мамина подружка, и нас пропустят, — Николь знала, что если попросить дядю Люка как следует, он разрешит ей все, что угодно. Прогулка с белым иностранцем, возможно, вызовет очередной приступ ревности и любовных признаний, но отказать старый ловелас не посмеет. Пытаясь соблазнить Николь, он смертельно боится жены, с которой дружит мамочка его обожаемого создания. Пьеру об этом знать, конечно, не обязательно, тем более, что она ему вольностей не позволяет, разве что — за ручку подержать, по попке погладить…

— А этот дядя Люк, наверно, важная птица? — Сиверову понравилось валять дурака. Сейчас Николь непременно выдаст свою маленькую девичью тайну. Так и вышло. Взгляд девушки стал снисходительным, голос покровительственным.

— Важная, конечно, — начальник охраны. Но мне все разрешит, о чем ни попрошу. Я ему нравлюсь!

— А тетя Андре как к этому относится? — остудил Слепой ее браваду.

— Она-то? — девушка сменила тон. — Тетя Андре знает, что я ничего такого специально не делаю, он тоже без глупостей… Так что, просто терпит… Как все пожилые женщины… Ей ведь уже сорок два… Ваш Лев Толстой называл таких старушками — вспомни «Войну и мир»!

— Какая ты образованная! — искренне порадовался Глеб. — Толстого знаешь! Ваш Оноре де Бальзак влюбился в русскую красавицу Ганскую, когда ей было почти столько, и даже ребеночка ей смастерил.

— Так помер ребеночек от старости, разве ты не знаешь?