Глориана

…И певичке был поднесен роскошный венок с фиолетовой лентой и золотой надписью: «Спи спокойно, дорогая тетя!..»

Никогда в жизни Джек так не веселился!

VIII

На другое утро Джек проснулся с легкой головной болью и с большой тревогой. Вчерашнее легкомысленное настроение слетело с него, словно пушок одуванчика.

Лиззи молчала! Лиззи не приезжала!

Сердясь на Лиззи, подозревая ее в неверности, Джек так тосковал по ней, что уже не мог оставаться более ни одного дня в Вашингтоне. Положение у него было неопределенное, денег не было, грабить банки не хотелось. Хотелось жениться на Лиззи и зажить честной и сознательной жизнью, предпринимая лишь серьезные затеи с Глорианой — на пользу людям…

Не простившись с приятелями и даже не давая им ничего о себе знать, Джек сел в поезд и покатил в Нью-Йорк. Он по-прежнему боялся полиции, но тоска по Лиззи была сильнее, чем этот страх.

В вагоне он развернул вчерашнюю газету. Он так и не удосужился прочесть ее вчера. И, пробежав несколько строк, он понял, о чем вчера рассуждали джентльмены, стоявшие в хвосте у Белого Дома…

На видном месте была напечатана крупным шрифтом телеграмма:

САРАЕВО (срочная).

«После торжественного приема в ратуше, когда эрцгерцог Франц-Фердинанд с супругой, герцогиней Гогенберг, проезжали по городу, произведено было второе покушение: гимназист 8-го класса, по фамилии Принцип, из Грахова, выстрелил из браунинга и тяжело ранил эрцгерцога в лицо, а герцогиню в живот. Оба раненые перенесены во дворец, где вскоре скончались. Убийца арестован».

Джек не имел никакого представления о том, кто был эрцгерцог Франц-Фердинанд. И эта телеграмма, гласившая о роковом событии, которому суждено было перевернуть все европейское равновесие и войти потом, так или иначе, в жизнь громадного большинства людей почти на всем земном шаре, — телеграмма эта вызвала у Джека единственный отклик — он подумал:

— Как жаль, что у него не было моей Глорианы. Тогда его бы не арестовали!.

И после этого он перестал думать об эрцгерцоге и о гимназисте, носившем странное имя — Принцип. Мировые события назревали, росли, разворачивались где-то в неведомой вышине и пространстве, но человеческий мозг даже у тех людей, которым было суждено принять потом деятельное участие в этих великих событиях, оставался вне сферы их движения и влияния и еще ничего не подозревал о них…

Джек был всего более занят думами о Лиззи.

Приехав в Нью-Йорк, он отправился в рабочий квартал. Приходилось начать поиски коварной Лиззи снова в этих трущобных местах.

Он едва нашел дом, где жила Лиззи: половина дома обвалилась, и внешний вид его совершенно изменился. На месте катастрофы копошились бледные, испуганные и измученные люди и опухшие пропойцы-трутни, искавшие и здесь добычи. У Джека захолонуло сердце, когда он увидел эту картину разрушения…

Прежнего входа не существовало, и надо было пробираться в уцелевшую половину здания с другой стороны. Джек двадцать раз падал и ушибался о камни и гнилые балки. Двадцать раз он терял дорогу в лабиринте развалин, он вспотел, выпачкался, измучился. Однажды у него выскользнула из кармана Глориана, и Джек прямо задрожал от ужаса при мысли, что аппарат мог здесь бесследно пропасть…

Его окликнул женский голос:

— Дорогой сэр! Это вы?

Джек порывисто обернулся. Пред ним стояла с ребенком на руках худая, бледная м-сс Хованская.

— Здравствуйте! — обрадовался Джек. — Помогите мне, пожалуйста, пробраться к Лиззи. Она здесь?

М-сс Хованская покачала головой:

— Вчера и сегодня я не видала Лиззи. Правда, она живет теперь в другом этаже, да и мне не было времени зайти к ней. К тому же она, кажется, собиралась совсем уехать отсюда…

Она пошла впереди Джека, осторожно пробираясь между руин к уцелевшей части дома.

— Зайдемте к ней вместе! — предложила она. — Мне, кстати, нужно ей кое-что передать.

Да, эта часть дома была цела. У Джека отлегло от сердца. Квартира Лиззи была здесь. Маленькая дверка ее комнаты скромно белела в темноте коридора. Джек, замирая от волнения, постучал:

— Лиззи, это я, Джек!

Ответа не было. За дверью было тихо. Джек еще раз постучал.

— Ее нет дома! Она выехала отсюда!

М-сс Хованская воскликнула:

— Но дверь не заперта!

Дверь в самом деле была открыта. Джек порывисто распахнул ее и вошел в комнату.

…На кровати, свернувшись в клубочек, лежала Лиззи с громадной кровавой раной на виске. Кровать, пол, стены — все было залито густыми потоками крови.

Джек зашатался и сел на пол, как подкошенный. За его спиной дико, не по-человечески, кричала бледная женщина и неистово плакал и бился ребенок.

…Маленькие, нежные бабочки-однодневки живут всего только несколько часов и умирают, когда наступает вечер. И от них остается лишь нежная серебристая пыль…

…Маленькие, нежные, больные девушки живут дни и годы, которые в общем счете вечности кажутся мгновениями. И когда они умирают, от них остается серебристое, милое воспоминание…

Лиззи совсем не была виновата в том, что это серебристое воспоминание о ней окрасилось багряным оттенком пролитой крови. Это не ее вина! Она была нежнее и чище снега и белее дневного света…

* * *

— Это — китаец!