Глоток огня

Фреда посмотрела на часы и заспешила. Праздник праздником, а обычных дел никто не отменял. Занятий, работы по ШНыру, да и пеги вроде пока не объявляли голодовки.

День выдался солнечным. Весь мир, казалось, пропитался весной. Горшеня обнаружил на пригорке проклюнувшийся белый цветок. Разлегся на животе, обхватил руками этот участок оттаявшей земли и в полном восторге созерцал, изредка издавая звуки, похожие на счастливое мычание.

Кузепыч с полудня топтался у ворот. Согреваясь, дробил лопатой черные сугробы, чтобы они скорее таяли, и, встречая подъезжавшие машины, принимал подарки. Они были в основном пафосные. Какие-то кубки, цветы, картины. Кузепыч ворчал, что вот, каждого тянет подарить что-то значительное, а чтобы ведра новые купить или кровельное железо, соображения никому не хватает.

Некий бывший шныр, едва переживший ужас первого нырка и сразу после этого ушедший, неплохо устроился в жизни. От него в ШНыр приехал грузовик с бронзовой фигурой Митяя Желтоглазого, отлитой в натуральную величину. Бугрящийся бранной мышцей Митяй восседал на крылатом коне. Лицо вдохновенно искажено, будто Митяя бьют током, а он терпит. Воздетые над головой могучие руки готовятся метнуть во врага огромный валун. Как выяснилось, подобным образом скульптор представлял себе закладку.

Едва взглянув на статую Митяя, Кавалерия велела оттащить фигуру на задний двор за пегасней. Когда, используя львов на нерпи, громоздкую фигуру перенесли, Меркурий вышел из пегасни и долго стоял рядом. Причем разглядывал он в основном не Митяя, а его коня.

– Жеребец хороший. Только с крыльями. Завал. Не там они. Крепятся. Не видел. Скульптор. Живых пегов. И Митяй был совсем. Не богатырь. Вообще, когда смотришь. На портреты первошныров. Поражаешься. Какие они были. Внешне обычные, – задумчиво произнес Меркурий.

– А по мне так ничего. Впечатляет, – отозвался Влад Ганич.

Поставленный чистить дорожки, он ошивался рядом с Меркурием, но ни одного сугроба пока не победил, поскольку, обманутый теплом, додумался выйти в весенних туфлях и теперь боялся их намочить.

Меркурий повернул голову и, вспоминая о чем-то, задумчиво посмотрел на Ганича.

– Ива еще. Не зацвела. Сережек на вербе. Нет, – сказал он. – Посмотри-ка. Ты. Пчел. Что-то я не видел их сегодня. В Зеленом Лабиринте.

Получив такое распоряжение, Влад с радостью воткнул лопату в сугроб и, прыгая по кирпичам и деревяшкам, лежащим на раскисшей тропинке, чтобы можно было пройти посуху, отправился к пчелам. Улей был уже выставлен на солнце. Отогревающиеся пчелы летали вокруг, ползали по крыше.

Удивительно, но невыносимый во многих других смыслах, Ганич очень любил возиться с пчелами. Пожалуй, больше всех в ШНыре, за исключением, быть может, Витяры и Меркурия. И пчелы его любили. Даже чужие пчелы порой ползали у него по рукам, по шее, заползали в волосы. Лицо у Ганича делалось в такие минуты мягче, добрее. Но это если больше никого не было рядом. Если же кто-то подходил – Ганич моментально деревенел, становился привычно противным и пчелы с него улетали.

Шагах в трех от улья Ганич остановился, присел на корточки и стал смотреть на пчел, стараясь на них не дышать. Что человеческое дыхание раздражает пчел, он понял еще прошлой осенью, когда сунулся к пчелам перед дождем и его ужалили в губу. Влад сидел на корточках довольно долго, удивляясь, что пчелы ведут себя необычно. В сторону Зеленого Лабиринта не летят, зато с большой охотой огибают ближайший куст и ползают по снегу. Одновременно из улья доносится беспокойный гул. Пчелы толпятся у летка. Садятся. Опять взлетают. Ганича поведение пчел озадачило. Он осторожно обошел улей и, особенно не дразня пчел, которые сегодня были явно не в духе, наклонился над тем местом, где они ползали по снегу. И понял, что это был совсем не снег…

* * *

Лекции, разумеется, никто не отменил, хотя младшие шныры и подослали к Кавалерии Кирюшу, чтобы он намекнул ей, что в такой праздничный день работать нельзя.

– А что можно? Сидеть в позе лотоса и восхищаться первошнырами? – уточнила Кавалерия.

– Ну хотя бы.

– Ну давай. Начинай! Только учти: отвлечешься хотя бы на минуту от восхищения – моешь лестницу, – сказала Кавалерия.

Кирюша вздохнул и поплелся на лекцию.

Она была про зарядные закладки. Афанасий, которого поставили заменять заболевшего Вадюшу, бодренько диктовал тему. Он всегда диктовал очень быстро, потому что, когда быстро диктуешь, нет времени разбираться, хочется тебе получать образование или не хочется. Просто пишешь, и все. И это обычно хорошо сказывается на образовании.