Глубина

Неожиданно Шематухин поймал себя на том, что, осторожно крадучись, движется к толстой березе. Подойдя к ней, он перевел дыхание и догадался, отчего ему стало не по себе.

Вокруг «Жигуленка» Еранцева ходил, изучающе присматриваясь, старший лейтенант милиции. Шематухин узнал его, это был Пивоваров, здешний участковый Жил он в Каменках, по служебной надобности наведывался раз в неделю сюда, на стройку, должно быть, в порядке надзора. Шематухин не боялся его, но и удовольствия от встреч с ним не испытывал. В прошлую субботу участковый, между прочим, с глазу на глаз расспрашивал Шематухина о Еранцеве. Кто да откуда, как себя ведет? Он, верно, интересовался и остальными, а все же Шематухин не дурак, он только притворился дураком, понял, что Пивоваров ищет впотьмах затерянный след и Еранцева прощупывает наугад. Шематухин никогда не докатывался до пособничества милиции и тогда на вопросы участкового отвечал невразумительно, так что Пивоваров, уезжая, не скрыл своего недовольства.

Шематухин долго, минут десять, наблюдал за действиями участкового, и, когда уже наскучило смотреть, на крыльце появился сам Еранцев. С какой-то сладкой тревогой Шематухин ожидал, что произойдет дальше.

Еранцев, сойдя с крыльца, направился к Пивоварову. Видно было, внимание участкового к машине ничуть не обеспокоило его. Он заметил, что старший лейтенант что-то соскабливает с буфера, опускает в стеклянную посудину, и, остановившись рядом с участковым, вроде даже начал помогать ему.

Шематухин, напряженно вытянув шею, следил за обоими. Его ошеломило это придурковатое спокойствие Еранцева. Если парень что-нибудь натворил, держится вот так — артист он, слов нет, большой! Шематухин строил разные догадки, разжигая в себе любопытство, сердце у него вздрогнуло и нетерпеливо заныло, когда разговор между Еранцевым и участковым как-то недобро разладился. Еранцев встал, нехотя полез в машину, и скоро из нее высунулась его рука с листком бумаги. Шематухин напрягся зрением, как если бы попытался придвинуть лист близко к себе и прочитать, что на нем написано. Чуда, однако, не случилось, и все же Шематухин успел определить, что бумага — не водительские права, не техпаспорт. Пивоваров долго вертел ее в руках, разглядывал на свет, один раз даже понюхал, потом, осторожно зажав двумя пальцами, чтобы не помять часом, вернул Еранцеву. Окончательно заскучав, участковый сел на мотоцикл, покатил по дороге в Каменки, ударами ноги подгоняя свою старую «тарахтелку».

Шематухин, столько времени ожидавший чего-нибудь особенного, почувствовал обиду, словно его обманули. Он вышел из-за березы, озабоченно и устало — пусть смотрят, какой он раностав — направился к навесу, собираясь огорошить людей известием об «аварии» на главной, в Каменках, подстанции. Опять проснулся в нем бес, дразнил и подсказывал, как отвести душу, но скоро перетянул его другой бес, подтолкнул в сторону Еранцева: узнай, чем дышит.

Еранцев сидел за рулем так неподвижно, с такими остановившимися в задумчивости глазами, что Шематухин раздумал его трогать. Но подойти и отойти совсем незамеченным не в его, Шематухина, натуре. Он поискал в памяти словцо, каким можно было бы расшевелить Еранцева, приготовился уже сострить насчет его постного хайла, и только в последний момент он, наклонившийся над дверцей, сделался посмирней.

— Че тут потерял легавый? — спросил Шематухин. — За дело пристает или так, на пушку берет?

Еранцев повернул голову к Шематухину, на мгновение повеселел: вспомнил вчерашние причуды бригадира. И еще заметил он, что Шематухин радехонек даже небольшому вниманию и сейчас, стоит серьезно и доверчиво ответить на его вопрос, готов в благодарности распластаться возле ног — кто из них артист без промаха, так это он. И Еранцев правду сказать Шематухину не решился, не поверил потому что.

— Учение у них, — сказал Еранцев. — Домашнее задание готовят…

Обида ожгла Шематухину лицо, на лбу его обильно выступил пот. Он сообразил, что Еранцев не доверился ему, и ненавидяще, с захлестнутыми гневом глазами посмотрел вдаль.

— Я-то думал… Это самое… Ну, да… — покашливал Шематухин. — Вобче-то от сумы да от тюрьмы, говорят, не зарекайся.

Шематухин произнес последние слова едва слышно, будто сказал сам себе, почувствовал, утишил давнее, сейчас растравленное горе.

Он торопливо отошел от Еранцева, озадаченного, не привыкшего к нему такому.

По пути к навесу, где в кучу собралась вся братва, ждущая завтрак, Шематухин поискал глазами, к кому бы придраться.

— Тырин! — крикнул он. — Не разучился коромысла гнуть?

— Если для сувенира токо, — замялся Тырин, не желая настроить против себя бригадира. — Таперя че их гнуть… Уж вон кака дыра наша деревня — и то колонки понаставили. Такая жизнь пошла — с кажным днем благополучие…

— Жисть стала веселее; шея стала тоньше, но зато длиннее, — нахмурился Шематухин. — Воду будете таскать. Кирпич тоже. Вот те и сувенир, Тырин!

— Сюрприз, — поправил Лялюшкин. — Ты, Шематухин, не темни, говори яснее, что стряслось…