Глубина

Вожак был еще силен. Сильны были и две матерые волчицы, они, отставая от вожака всего на полшага, слепо и преданно мчались за ним; они ударялись друг о дружку боками, сбитые с темпа, начинали тут же возбужденно наверстывать, и каждая норовила первой оказаться возле вожака.

Что до Матерого, то он, пока не поздно, решил попробовать оттеснить вожака сначала хотя бы к канаве, дальше, если получится, погнать в лес. С вертолета, словно разгадав задуманную им уловку, принялись все чаще стрелять по нему. Пули ударяли рядом, спереди и сзади, а одна, почти верная, чиркнула поперек шеи, оставив после себя запах паленой шерсти.

Матерый коротко отфыркнулся, как если бы вынырнул из воды. Напрягшись до стального звона в ушах, в два-три прыжка одолел отделявшее его от сына расстояние. Просека пошла под гору, вожак припустил резвее прежнего, должно быть, с надеждой уйти от вертолета — тот, как привязанный, летел прямо над ним.

В вожака не стреляли — сберегали его под конец, чтобы прихлопнуть последним, до этого перебив стаю, бегущую за ним. Сначала Матерый, пробуя вожака на отзывчивость, мягко ткнулся носом тому в бок и едва успел прянуть в сторону — белые клыки, на мгновение сверкнув на солнце, щелкнули у самого уха.

И тогда Матерый снова нагнал вожака, с маху сшибся с ним, того отбросило с середины просеки; он зашатался, высоко закинув голову, отыскал в небе черную глыбу вертолета, недоуменно простонал, так и не догадавшись, кто нанес ему удар.

Матерый приготовился для второго удара, но вдруг заметил в оттаявших глазах вожака боль, ждал, когда он до конца справится с собой. Вожак больше не торопился, стал разворачиваться, сердито оглядывать растянувшуюся стаю. Матерый обошел его спереди, медленно отбежал к краю леса. Вожак понял, куда ему идти, он, повинуясь, свернул с просеки.

Пуля срезала его у кромки канавы, где он на секунду приостановился, чтобы бежавшие сзади не потеряли его из виду. Пуля попала ему в лопатку, успешно проделав свою страшную работу, разорвала грудь. Вожак всхрапнул от раны, как лошадь, и не упал сразу, даже силился бежать, но глаза уже начинали тускнеть.

Матерый уже ничем не мог помочь ему и только молча брел рядом, глядя на его рану, в ней, обширной, обнажавшей полость груди, все еще билось нежно-розовое, сочащееся кровью сердце.

Между тем оставшиеся в живых тоже сворачивали в лес, спешили к вожаку. Они столпились вокруг него, потерянно и беспомощно наблюдали, что с ним станется. Вожак, окинув их затухающим взглядом, опрокинулся на спину и затих. Матерый обнюхал его тело и разом, как от удара, напружинился.

Вертолет еще висел над лесом, неподалеку вжикали, втыкаясь в землю, наугад посылаемые пули.

Матерый, построжев, петлей прошелся вокруг толпящейся, жаждущей догляда стаи, вернулся к началу своего следа. Он уводил стаю в ему лишь ведомые места.

9

Еранцев не мог бы сам о себе сказать, отходчив он сердцем или нет. Когда Игорь Арцименев признался ему, что недалеко до беды, которая погубит все, чем он жил до сих пор, в том числе его самого, Еранцев забыл все обиды на товарища. Когда Игорь, еще не прояснив сути дела, припомнил житейскую истину: сегодня я, завтра ты, Еранцев окончательно растерялся. Он, казнясь перед другом, поторопился очистить голову от всякой чепухи, прежде всего от кривотолков — их, пока Еранцев был в одиночестве, накопилось много. Ему не терпелось скорее узнать, что грозит Игорю, узнать и прикинуть для себя, чем и как он сможет помочь.

Но Игорь с открытым разговором почему-то медлил. Приставать к нему с расспросами Еранцев не стал, не имел такой привычки. Он еще не остыл от встречи, хотя, правда сказать, уже не ждал Игоря, не думал, что приедет он под конец: обещал Игорь быть недели через две после отъезда Еранцева и к тому сроку не явился.

Что ж, как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Они долго ходили вдоль пруда, пока обоим не стало казаться, что они утаивают друг от друга что-то невероятно важное, и молчать становилось невмоготу.

— Что за народ подобрался? — спросил Игорь, кивнув на шабашников. — Не жалеешь, что приехал?

— Нет, — ответил Еранцев. — А то с этими институтами чуть от работы не отвык. Но переквалифицироваться все равно не успел…

— Понятно… — улыбнулся Игорь, но улыбка получилась слабая, по ней видно было, на уме у него совсем другое.

Еранцев сбоку пригляделся к нему, удивился: Игорь ли это?

— Слушай, Миша… — начал Игорь и осекся.

Он совсем потерял сходство с самим собой прежним: лицо его безвольно расплылось, он сник; и, как ни старался Еранцев поймать его взгляд, ничего из этого не вышло — глаза у Игоря бегали.

— Слушай, Миша… — повторил Игорь.

— Слушаю, — нетерпеливо произнес Еранцев. В конце концов, они не барышни.

— Я знаю, к тебе милиция приезжала, — тон Еранцева будто успокоил Игоря. — Только вот точно не знаю — наша, городская, или местная.

— Здешний участковый, — сказал Еранцев. — Пивоваров… Я, откровенно говоря, этому значения не придал. По-моему, он от нечего делать повадился сюда ездить, заодно решил проверить, крепкие ли у меня нервы.

— Он тебя не допрашивал?