Глубокая зона

Некоторое время Халли сидела в тумане усталости и боли, щурясь от света, ничего не видя вокруг. Наконец в голове стали оформляться мысли. Она вспомнила о лежащем в рюкзаке аварийном радиобуе. Прибор работал на защищенной частоте, как те, что военные летчики используют для вызова спасателей. Была у нее и рация – Боуман вручил перед экспедицией каждому члену группы. Велел сначала использовать радиобуй, известить бригаду эвакуации и ждать связи по радио. Халли открыла рюкзак и стала искать радиобуй. Потом замерла. Сейчас день. При дневном свете они не явятся. Какой смысл рисковать, если есть опасность обнаружения? До ночи надо прятаться.

Опять в пещеру. О боже!

Она не сдвинулась с места. Голод и жажда сейчас заглушали остальные потребности. Халли вновь потянулась к рюкзаку, поискать что-нибудь поесть или попить. Нашла лишь раздавленный энергетический батончик и пустую бутылку из-под воды. На глаза попалась фляжка Боумана. Рановато для спиртного, но какого черта!

Халли погрызла батончик, сделала глоток из фляжки. Огненный ром обжег желудок, но лучше напитка она не пробовала – усталость как рукой сняло, словно луч солнца пробился сквозь туман, и в мозгу вспыхнула искра.

Полегче, девочка. Тебе много не нужно – махом напьешься. Так нельзя.

Халли убрала фляжку, встала, взяла рюкзак и повернулась к пещере. И вдруг ее внимание привлек яркий блеск: посреди луга отражала солнечные лучи сияющая, недвижная поверхность сенота. Халли безотрывно смотрела на воду и чувствовала, как внутри поднимается нечто схожее с иссушающей жаждой. Она действительно хотела пить, но эта потребность была иного рода: желание ощутить телом очищающее, целебное прикосновение воды. Грязным телом. «Омерзительным» – вот слово, которое пришло ей на ум. Халли не мылась больше недели. И уже не помнила, когда закончилась туалетная бумага. На обратном пути после озера Мышиного дерьма водопада не было, и теперь масса фекалий сохла поверх скопившихся за последнюю неделю грязи и пота, издавая невыносимую вонь. Некоторые порезы на коже покрылись коркой; казалось, в этих местах в тело загнаны гвозди. Халли смотрела на сенот и думала о холодной, прозрачной воде. Думала о том, как хорошо… нет, как превосходно будет вымыться, стать чистой, увидеть собственную кожу, охладить раны, успокоить жгучую боль.

– Всего лишь десять минут, – сказала она вслух и направилась к сеноту. Сбросила рюкзак, сняла ботинки и носки, грязный комбинезон. Стянула красное термобелье и, оставшись в спортивном бюстгальтере и трусах, пошла к каменистому краю водоема. Нырнула, почти не подняв брызг.

Ощущения полностью соответствовали ее предвкушениям. Халли не могла подобрать слово, которое описало бы эти чувства. Вода была прохладной, но не холодной, ласковой, исцеляющей, и женщина легко поплыла, наслаждаясь успокаивающим кожу потоком. Достигнув середины сенота, она остановилась, потерла лицо, прочесала пальцами волосы. Легла на спину, развела в стороны руки и ноги, разминая одеревеневшие мускулы, получая удовольствие от нежного прикосновения воды.

Халли нырнула и проплыла вниз двадцать футов, затем тридцать. Свет тускнел, давление росло. Она непрерывно продувала уши – действие, доведенное до автоматизма при многочисленных погружениях с аквалангом. Потом посмотрела наверх и быстро поднялась, с шумным всплеском вынырнула и едва сдержала радостный крик.

Боже, как хорошо! Как приятно двигаться в воде! Халли не знала лучшего лекарства для больного тела. Черт, скоро нужно выходить… Впрочем, еще пара минут роли не сыграет. Халли перевернулась на живот и поплыла медленным, грациозным кролем, глотая воздух через плечо после каждого взмаха длинных рук. В десяти футах от дальней стенки сенота, рядом с которой вздымался густой лес, она остановилась, перебирая ногами в воде.

И увидела плавающие окурки.

42

– Давай! – скомандовал Бернард Адельгейд.

Стюард нажал кнопку, подпружиненная верхняя крышка распахнулась. Из клетки вырвался воротничковый рябчик, взвился в небо над кормой яхты черным штрихом на фоне белых туч. Адельгейд вел двустволку «перде» справа налево, уверенно, как художник, наносящий мазки на холст. Ружье громыхнуло, и полет рябчика прервался в красном месиве из перьев и крови. Адельгейд переломил ружье, вынул гильзу из дымящейся казенной части ствола, перезарядил.

– Ваша очередь, – бросил он Натану Рейтору.

Рейтор не питал любви ни к яхтам, ни к океану, хотя морской болезнью не страдал и всегда имел на удивление крепкий желудок. Просто ему было невмоготу находиться во власти неконтролируемой силы. Но он также знал: ничто на свете не обеспечит такой безопасности связи, как судно и морские просторы. Если, конечно, кто-нибудь не успел поставить вашу лодку на прослушку. Впрочем, на яхту, принявшую на борт Бернарда Адельгейда, установить «жучки» не удастся никому.