Глубынь-городок. Заноза

стараясь разобрать, какое впечатление произвел этот рассказ на Ключарева.

— Угу, — удовлетворенно отозвался тот из темноты.

Машина шла и шла, подскакивая на ходу и освещая прямым недрожащим лучом лесную дорогу…

— Федор Адрианович, — сказала Женя немного погодя, — что такое мужество?

Ключарев удивился вопросу и задумался.

— По-моему, это защищать до конца то, во что веришь.

— Так. — Женя для верности даже повторила его слова, шевеля губами. — А счастье?

Ее юный пытливый взгляд был неотступно обращен к Ключареву. Тот улыбнулся, слегка пожав плечами.

…Ночью в свете фар дорога преображается. Облитые матовой молочной белизной стоят овсы, цвет у них

таинственный, мягкий, словно смотришь сквозь бутылочное стекло. Дерево, вырванное из темноты, стоит, как в

блеске молнии: так четко обрисован каждый его лист со всеми жилками, так ясно видна любая морщина на

коре. Секунда — и дерево снова исчезло, словно с головой утонуло. Иногда они останавливались и, выходя из

машины, тоже сразу оступались в эту непроницаемую тьму. Уже ощупью, с неизъяснимым наслаждением

собирали в охапки стебли цветущей гречихи; осторожно касались лицом ее росных душистых соцветий и

выпускали не повредив. Гречишное поле, повитое туманом, смутно белело, насколько хватало глаз.

— Самый добрый труд — колхозника, — сказал вдруг Ключарев, глубоко вдохнув свежий, напоенный

травяными запахами воздух.

— Почему?

— Счастливый. Дает полное и немедленное удовлетворение. Бросил зерно в землю — и видишь, как оно

поднимается. Собрал — и знаешь, что оно не для тебя одного, а для всех.

Земля дышала тишиной и миром. Удивительная ночь! Все лучшее, что есть в человеке, словно

просыпается в такие минуты и чутко вслушивается, дышит и не может надышаться…

— Стоп.

“Победа” снова остановилась. Что-то темное, как огромная спящая птица, сложившая крылья, виднелось

слева, у самой дороги…

— Комбайн! Неужели так и брошен без присмотра? Эй, есть тут жив-человек?

Несколько секунд стояла тишина. Одинокая красноватая звездочка низко висела на небосклоне. И кроме

звезды, кроме комбайна да их двоих на дороге, казалось Жене, никого больше и нет на свете.

— А кто пытае? — отозвался не сразу голос. В кожухе, обросшем соломинками, дядька вылез из

соломокопнителя. — Я думал, проверка якая…

I V . Р А З Г О В О Р О С В А Д Ь Б А Х

1

На площади, на зеленом пустыре, где центр Городка, стоит одиноко трибуна из красных, уже побуревших

досок, и высокий шест с серебряной, почти рождественской звездой. В дни праздников сюда собираются на

митинг. Под звуки оркестра тогда поднимается вверх кумачовый флаг, а в Мае и на Октябрьскую революцию

мимо трибуны проходит даже небольшая демонстрация; ученики двух школ, служащие районных учреждений и

крестьяне из ближайших сел.

За трибуной видны купола крытой тусклой жестью церковки. Она звонит несколько раз в день,

раздумчиво и мелодично, тремя колоколами, как “Табакерка” Лядова.

— Кандыба зазвонил, — говорят тогда в райисполкоме и собираются обедать.

Кандыба — благочинный, служитель тоже районного масштаба. Ему лет под семьдесят, он живет тут же,

при церкви, на улицах показывается редко, всегда в одной и той же ряске, порыжевшей на солнце, и

широкополой соломенной шляпе. Однажды на узком дощатом тротуаре он столкнулся лицом к лицу с

секретарем райкома и остановил его.

— Гражданин секретарь, — сказал он с некоторой торжественностью, но в то же время поперхнувшись

от волнения, — у меня к вам настоятельная просьба уделить мне несколько минут вашего внимания.

— Может быть, вы лучше зайдете ко мне в райком? — тоже смутившись, предложил Ключарев, хотя

тотчас же понял всю нелепость своих слов.

— Едва ли это удобно, — мягко возразил Кандыба. — Но дело, о котором я вам хочу сообщить,

представит интерес и для вас как руководителя здешней местности.

Стараясь преодолеть внутреннюю неловкость и то несколько комическое отношение к самому слову

“поп”, которое свойственно поколению, выросшему после революции, Ключарев с любопытством посмотрел на

старика. Из-под седых бровей на него глянули, не смущаясь, выцветшие, но еще не угасшие глаза, сухие пальцы

нервно теребили на груди скрытую за рясой пуговицу.

— Хорошо, — сказал Ключарев, — я вас слушаю.

Они отошли в сторону, подальше от посторонних взглядов, и Кандыба рассказал о том, что за последнее

время в деревнях Большаны и Лучесы усилилась деятельность штундистов, богопротивной секты. Из

достоверных источников ему известно, что пресвитер Степан Лисянский наложил строжайший запрет своей

пастве не только на посещение зрелищ и собраний, но также склоняет родителей не разрешать молодежи

обучение в школе свыше пятого класса.

— Едва ли также найдутся в этих селениях охотники получить техническое образование на курсах