Глубынь-городок. Заноза

…Что было дальше за это время? Теплые дни и голубые ночи. Двое суток мы ездили с Павлом по деревням, бродили по торфяным болотам, не спали почти ни одного часа, ели хлеб, который покупали в сельпо, пили молоко да воду из колодцев. Мы разговаривали с экскаваторщиками, шоферами и бульдозеристами.

— Вот увидишь, какую я напишу статью! Я пошлю тебе вырезку из газеты, ты прочти.

— Прочту.

— Мне кажется, я только сейчас учусь писать. И хочется рассказать людям гораздо больше, чем вмещается в колонку.

Я слушала его, потом сказала:

— А я уйду, наверно, с радио, Павел.

— Почему? — он озадаченно смотрел на меня.

— Потому что тоже хочу большего, чем можно впихнуть в информацию для последних известий. Ведь вот подходит ко мне человек, тот же Глеб Сбруянов. У него такая богатая жизнь! Он любит свою попадью, обижается на Синекаева, пишет стихи, волнуется и радуется. А включишь магнитофон, и его голос говорит спотыкаясь: «За истекшую неделю заготовлено столько-то тонн торфа. Выполняя нормы выработки, колхозники нашей артели показали образец трудовой доблести». И это все.

— Но, Тамарочка! Ведь в самом же деле — образец! Слова истерты частым употреблением, но за ними стоит очень многое; твои радиослушатели отлично это понимают.

— Может быть, не спорю. Только хочу сказать одно: все эти годы я жила, как промокашка. Старалась побольше узнать, во всем самой разобраться. А теперь мне пора уже работать! Нет, не подумай: я и здесь не отлынивала от дела. Но я же не писатель, это не мое место в жизни. Значит, я невольно брала больше, чем отдавала людям! А так жить нельзя. Вот кончу в этом году свой институт и попробую учить детей. Хорошо бы где-нибудь на севере. Чтоб снег до резных наличников и полярное сияние вполнеба. А ребята станут сидеть в пимах, слушать урок и вспоминать, что отец у меня был лезгином, а родилась я на Кавказе. «И какой он, этот Кавказ?» — недоверчиво подумают они. Тебе смешно?

— Нет. Но если ты собираешься уехать… как же мы?

— Все равно, вечно тянуть нельзя. Вот и уедем вместе. Не хочешь?

— Не знаю. Сердоболь жалко.

Тогда я вздохнула и тоже призналась:

— И мне жалко.

Мы взялись за руки и так шли к станции, а в ближнем лесу куковала кукушка. — Павел стал считать, спутался и захитрил, прибавляя счет. Так много-много было у нас всего впереди — радостей, ошибок, работы — что хотелось закричать громко: «Эй! Эй! Вы, будущие годы! Ловите конец, мы причаливаем!»

Я возвращалась в пустом купе и всю дорогу распевала».

25

В Сердоболь стали наезжать делегации из соседних районов: Чардынин дал делу размах! Отправлялись обычно в колхоз к Гвоздеву, где на болоте работал переоборудованный картофелекомбайн. Но в самом начале подготовка ударного месячника чуть было не споткнулась о своевольство Гвоздева.

— Мне возить сейчас торф не с руки, — сказал он. — Всему свое время. У нас другие работы по плану.

— Ты понимаешь, что ты говоришь?! — вскричала Черемухина, хватаясь за виски. — Район всколыхнулся, за ним поднимется вся область, да, может быть, не одна область. Только ваш колхоз, лучший, собирается стоять в стороне единоличником. Нет, ты соображаешь, что ты сказал? Какое это произведет впечатление?

— А что? — Гвоздев продолжал упрямиться. — Разве я отказываюсь? О сроках речь. А к севу земля у меня удобрена вполне.

Черемухина срывающимися пальцами сняла с рычажка трубку (дело было в правлении колхоза). Гвоздев выжидающе поглядывал в сторону. Он чувствовал некоторое смущение и в первый раз не был уверен в своей правоте. То есть с точки зрения своего хозяйства он, пожалуй, прав…

Синекаев выслушал не перебивая, и каменным голосом приказал:

— Пусть приедет в райком. Срочно соберем бюро. Сдаст партбилет. Все.

Гвоздев угрюмо помолчал.

— Хорошо. Еду сам на торфяник, если так. Сниму с других работ людей и машины.

Черемухина вышла не попрощавшись.

Но в ближайшие же дни гвоздевская досада обернулась его обычной сосредоточенной энергией. Он первый в районе кончил сев и бросил все силы на торф: построил передвижную деревянную эстакаду; его механизаторы на ходу приспособили для новых нужд стогометатели (до того праздно стоявшие под навесом); кусторезы стали взрезать пласты торфяника, а картофелекомбайн, могучий, но малополезный агрегат, вдруг тоже обрел новую жизнь.

Приезжие восхищенно смотрели, с какой силой выбрасывает он — став ныне торфодобытчиком и торфопогрузчиком одновременно — черные комья, каждые сорок секунд наполняя ими доверху грузовик.

— Черт! И у нас мелькала такая мысль. Да не хватило терпения, А он вон как шпарит! — с завистью восклицали соседи.

— Конечно, если болота удобные, работать можно, — вяло промямлили молодые люди, работники чужой РТС. — У нас, например, топь, подходов нет.

Синекаев живо обернулся.

— Так осушать надо, а не головами качать! На этом болоте год назад тоже только змеи водились да волчьи логова были. Но здесь уже сейчас готовят торфяники для работ будущего года.