Глубынь-городок. Заноза

Тот усмехнулся прежней длинной усмешкой, уже несколько осоловев:

— А ничего. В этом-то дело. Ни-че-го. Ни фронтовой раны, ни романтической любви, ни особого позора, который смывается по-старинному только кровью. Я посредственный человек. А земля устроена для героев, между прочим. Огонь добывали герои; умыкали невест, изобретали микроскоп и разводили тюльпаны — они же. Во всем должна присутствовать доза безумства. Оно делает человека целеустремленным и готовым на жертвы. Только такие наследуют землю. Сколько мы говорим о трагедиях гениев! А кто подумал о трагедии человека ординарного, не мы ходящего из ряда? Ведь их больше, а земля в итоге не для них. Вдумайтесь в это. Жить и знать: ты — рептилия, известковый моллюск, не более как остов материков будущего… — Он налил себе из графинчика и нетвердой рукой приподнял стопку: — Всё-таки выпьем за Веру, Надежду, Любовь и матерь их Софию — Мудрость!

Знаете, чем жизнь доканывает человека? Она убеждает его каждый раз в том, что он не хочет того, чего он хочет. Сегодня вы смиренно просите судьбу, чтобы она дала вам вашу милую. Только ее. А завтра является другая, и, любя первую, вы любите вторую. Вы уже сами не знаете, что вы любите. И так во всем. Поэтому я лично не говорю судьбе: пусть будет так или эдак. А только: сделай, чтоб мне было лучше. Выбери мою тропу, ибо я сам заблудился.

— Поповщина!

— И поповщина поднялась не на голой земле. В ней семена нашей внутренней растерянности, дорогой друг.

— Что же тогда остается человеку? Сложить руки на груди? — Павел чувствовал, что начинает раздражаться, и только жалкий вид Покрывайло удерживал его от резких слов.

— Понимать. Все понимать. И выбить из рук судьбы ее оружие. Когда необходимость осознаешь сам, она становится свободой. Извините за перефразировку классиков. Между прочим, у нас в районе осознанной необходимостью сделалось то, чтобы казаться глупее своего начальства: разумный подхалимаж — основа жизни!

— Послушайте, вы же знаете, что это не так, — возмутился Павел.

— Знаю, но… делаю. А это еще хуже. И — ну меня к черту!

Они разошлись поздно. У Павла долго сохранялся неприятный осадок: ощущение, что с Покрывайло по-настоящему худо. Но как спасать человека от самого себя?

Он остановился посреди улицы. В звездные ночи небо бывает свирепым. На человека, неосторожно поднявшего голову, надвигаются несметные полчища; походные огни Атилл щурятся, грозят маленькой прилежной планете, нашему дому, и, чтобы оборонить ее и себя, неужели остается только по-страусиному зажмуриться или, как гвоздь, уйти по самую шляпку в мягкую землю?! Павел будто опять услышал над собой тонкий и жалко-иронический голос Покрывайло: «Я посредственный человек. А земля для героев».

«Вот что могут наделать несколько стопок водки», — сердито подумал он, отмахиваясь от всех этих мыслей.

Синекаев пригласил его к себе через неделю.

Перед Кириллом Андреевичем лежал злополучный листок, но Павлу он его не дал, а только методично прочел несколько строк. Павел залился краской.

Это было время, когда из райкома ушли все: после семи часов вечера. Дом, жужжащий как улей, стал неестественно тих. Все, наверно, наблюдали таинственное превращение нежилых зданий? Они поразительно меняют свое обличье, самый их запах, цвет и размер принимают новый вид в зависимости от времени суток. Странен полумрак пустого зрительного зала среди бела дня. Торжественно блистающие кулисы сейчас безобразно подняты друг над другом, обнажена сцена, пахнущая пылью. Но есть что-то и беспомошно-трогательное в нефальшивой величине театра, отдыхающего среди погашенных ламп, в мертвой громаде люстры, прилепившейся у потолка. Косые лучи света из приоткрытой двери не достигают ни одного хрустального шарика на ней, ни один блуждающий огонек не загорится в длинных, похожих на слезы, граненых подвесках боковых бра.

Еще явственнее превращение служебных помещений. Оставаясь огромными, со множеством коридоров, они теряют вдруг свой засушенный и деловой вид. На их ковровых дорожках поселяются чуткие шорохи. Сторожа всю ночь храпят по-домашнему в обширных вестибюлях; приходящие рано уборщицы метут кабинеты, набрав в рот воду и брызгая ею во все стороны.

Дома, крыши, стены, потолки не могут сами по себе выражать ничего иного, как только готовность дать человеку кров. Для этого они и были созданы, проделав длинный путь усовершенствования от шалаша до высотных зданий. В любой каменной или бревенчатой кладке заложена эта доброжелательная охранительная мощь, словно ладонь, прикрывающая на ветру огонек спички.