Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка

Уже с давних пор я являюсь вашим верным корреспондентом. Я незамедлительно сообщал вам о разных недостатках и высказывал мнение по поводу многих явлений. Вначале я не замечал, чтобы мои письма оказывали влияние на ход вещей. Но теперь, когда я прохожу мимо архитектурного памятника на улице Кабели, душа моя переполняется гордостью. Я дважды обращал внимание УУМ'а на то, что рядом с дверью архитектурного памятника стоит мусорная урна неподобающей формы. Для меня это было невыносимо — деревянная дверь с изящной резьбой и вдруг цементная урна в виде бочки, куда безответственные граждане бросают к тому же мусор. Я был еще ребенком, когда мой отец, архитектор, водил меня за руку к упомянутому памятнику. В связи с этим зданием он сообщал мне разные интересные факты из истории, говорил о несравненной работе старых мастеров-строителей. Теперь, когда мой отец находится на заслуженной пенсии по старости (рабочий стаж — 32 года!) и не может из-за больных ног много двигаться, я часто рассказываю ему о состоянии того или иного здания. Мы оба радовались, когда вышеупомянутая урна у резной двери исчезла.

Сам я работаю на комбинате по изготовлению заборов и в связи с этим хочу обратить внимание уважаемого УУМ'а на тот факт, что пора ввести предписание, требующее окраски заборов только в зеленый цвет. Пусть людей всюду окружают зеленые заборы! Пусть человек везде чувствует себя среди зелени, как на природе!

С уважением

Ваш Мадис Кээгель».

Пярт Тийвиль слушал письмо с кривой усмешкой в уголках губ. Его лиловатые волосы топорщились, как петушиный гребень. В последнее время с его лица не сходило выражение целеустремленности, черты его заострились, и Тийвель стал похож на сошедшего со старинной гравюры мудрого философа, возраст которого определить невозможно. Такая ясность взора, свойственная человеку, в чем-то глубоко убежденному, обычно отпугивает окружающих. Им становится не по себе, они чувствуют себя так, будто провинились. Очевидно, их угнетает, что сами они еще не определились.

Лицо Пярта Тийвеля стало красивее и жестче. Оскар, который украдкой поглядывал на Пярта, должен был признаться себе, что девушкам в возрасте Керту, несомненно, должны нравиться мужчины такого типа. В том возрасте, когда романтические приливы согревают воображение, подобно Гольфстриму, не любят вялых, приземленных типов, предпочитая им личности, живущие таинственной и интенсивной духовной жизнью.

Теперь стал читать Пярт Тийвель.

«Смешно, — начал он, — что люди в эпоху глобальных катаклизмов обращают все больше внимания на случайные мелочи. Человеческий ум заполнен всякой чепухой, затрагивающей в данный момент его „ego“. Замечали ли социологи, что некогда столь высоко ценимые принципы аскетизма и самопожертвования все чаще заменяются культом благосостояния и наслаждения? Неужели ученые, изучающие образ мышления людей, действительно не могут понять, что боевой дух вытеснен из сознания человека, что он уступил место прозаичной апологетике стабильности?..»

В конце письма автор рекомендовал работникам УУМ'а как можно больше исследовать мнения людей по поводу проблем и явлений крупного масштаба.

— Слишком обобщенно, — пробормотала Армильда Кассин и махнула рукой.

— Кто он, собственно, такой? — буркнул Оскар, преданно посмотрев в сторону Луклопа. — И к тому же в этом письме отсутствует положительный элемент, — добавил он через мгновение.

В этот момент Оскар понял, что они с Армильдой Кассин достигли уровня, позволяющего им считаться образцовыми служащими. Быстро и легко привыкнув к Гарику Луклопу, они умели предугадывать решения, которые тот вынесет. Что ж, тем приятнее чувствовал себя начальник УУМ'а, да и все казалось вполне демократичным, если его личная точка зрения выражала как бы совокупность мнений подчиненных. Луклопу казалось, что он не шел вразрез с большинством, и потому он твердо верил в непогрешимость своего поведения.

Когда Луклоп высказался в пользу письма, представленного Оскаром, и приказал вывесить послание Мадиса Кээгеля, как лучшее за десятый день, Оскар почувствовал спокойный и ритмичный стук в висках. Чем бесконфликтнее была среда, тем больше времени оставалось для себя. Правда, это расходилось с письмом, прочитанным Пяртом Тийвелем, в котором звучало беспокойство по поводу равнодушия современного человека. Ну что ж, пусть борются те, у кого нет своих личных проблем.