Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка

Я тоже из породы тщедушных, хотя на рост, слава богу, жаловаться не могу, а рядом с матерью выгляжу чуть ли не силачом. Подростком, когда мне казалось, что мои мускулы становятся все крепче, на меня порой находило желание показать свою удаль: подниму-ка я мать в воздух, думал я. С этой шальной мыслью в голове я следил за тем, как мать расхаживает по нашей гостиной среди напольных ваз из китайского фарфора. Нарисованные на пузатых сосудах узкоглазые мандарины и павлины тоже, казалось, пристально следили за маленькой фигуркой и призывали: спрячься в фарфоровую скорлупу, иди, послушай, как она гудит! Возможно, мать и догадывалась, чего хотят от нее души древних китайцев, но, очевидно, боялась, что ортопедический ботинок помешает ей залезть в вазу. Именно эта покалеченная нога и удерживала меня от того, чтобы подбросить мать в воздух. Я смело мог взять ее на руки вместе с фарфоровой вазой, так, чтобы моей изнеженной матери не пришлось вскрикнуть от страха, что ей причинят боль.

Мать никогда не рассказывала о несчастье, сделавшем одну ее ногу короче другой. У меня же не хватало духу расспрашивать о том давнем происшествии. В нашем доме считалось неуместным выпытывать что-либо друг у друга. Я привык представлять себе: мы живем, порхая как мотыльки, легко и беззаботно. Конечно, это сравнение относилось скорее к нашей домашней атмосфере. Реальные же люди находились под гнетом своих физических недостатков. Увечная мать, отец, который ковылял, опираясь на палку, и я, хилый ребенок, к которому то и дело приглашали мудрых докторов. Меня возили по санаториям и курортам. Подростком, когда у меня возрос интерес к самому себе, я потребовал у врачей отчета относительно моих недугов. К моему удивлению, они посчитали меня в общем-то здоровым — малокровие и хилость в счет не шли. Я начал усердно заниматься спортом. Играл в теннис и ходил плавать в бассейн. Родители хвалили меня за усердие, но я чувствовал, что они неискренни. Меня все время тянуло испытать проснувшиеся во мне силы и выносливость. Я верил, что бледный маленький мотылек может превратиться в жужжащего жука. Я вбил себе в голову, что отправлюсь в Норвегию кататься на лыжах. Родители онемели от ужаса. Стыдясь своих опасений, они прятали от меня глаза. Разговор о заснеженных горах застрял у меня в горле как рыбья кость.

Сосуд родительских невзгод наполнился до краев еще до того, как я появился на свет, родителям было уже невмоготу нести на себе даже легкий груз забот. Несправедливо обвинять их в чем-либо, это была наша общая боль. Правда, не все обстоятельства прежней жизни окутывала в нашем доме завеса тайны. О том, что заслуживало упоминания, говорилось отрывочно и скупо, события минувших дней делили на мгновения и эти мгновения в течение длительного времени вкрапляли в разговор. Сильные переживания таили для ребенка такую же опасность, как гранитные скалы и скованные льдом водопады северной страны. И все же постепенно мне стал ясен утешительный парадокс: в несчастье можно обрести счастье. Надломленный тяжкими страданиями мужчина встретил увечную девушку, которая в силу своей застенчивости хотела оставаться в тени. Я мысленно увидел заросшую диким виноградом виллу, ярко-зеленую лужайку перед зарослями олеандра, оживленных людей, которые стояли там на ярком солнце и беседовали, держа в руках бокалы. Я увидел замшелую каменную террасу, где в деревянных кадках росли агавы. Меж толстых агав в плетеных креслах особняком сидели два одиноких человека. Несколько светлых каменных плит и мексиканское растение, разделявшие их, оказались преодолимым барьером. В самом деле, счастливая находка таится подчас всего лишь в нескольких шагах от тебя. Всего-навсего несколько шагов, чтобы протянуть руку, назвать свое имя и сказать для начала какие-нибудь незначительные слова, наполнить окружающее тебя пространство звуком непринужденной беседы. Ни отец, ни мать не запомнили фраз, произнесенных в момент знакомства, достаточно оказалось звучанья голоса, чтобы развеять кошмар одиночества. Очень скоро они заговорили в доверительном тоне, словно уже тогда у них были тайны, не предназначавшиеся для чужих ушей. И случилось так, что два тихо журчащих ручейка потекли бок о бок и перестали тосковать по шуму безбрежных морей.

Представление о времени куда-то исчезло, деликатное общество развлекалось само по себе и не беспокоило их. Гости и хозяева старались не выказывать сочувствия, хотя и жалели убогих и делали все для того, чтобы они чувствовали себя непринужденно. Их не заставляли идти в дом к столу, а приносили подносы с едой и напитками прямо на террасу. По капле, словно лекарство, они тянули ароматный мускатель, их лица светились радостью — они вдруг поняли, каким близким может неожиданно стать совершенно чужой человек.