Глушь

– Поначалу все шло хорошо, – наконец заговорила она. – И все показатели были в норме. Спустя восемь лет после рождения Йессики у нее должен был появиться братик. Эва была безумно счастлива, они так долго этого хотели. Что об этом думал Уве, конечно, оставалось загадкой. Я никогда не заговаривала об этом с Йессикой, но ничто не указывало на то, что ей это не нравилось.

– И что же произошло?

– Внезапное кровотечение из-за отслойки плаценты, так, кажется, это называется. Эва была дома одна и не смогла добраться до телефона. Ее обнаружила Йессика. Ей было восемь лет, у нее был свой ключ, и когда она пришла из школы, она нашла мертвую маму и мертвого нерожденного брата в луже крови. Я взяла на себя заботы о ней, Уве сбежал в Данидин, даже, по-моему, не попрощавшись с дочерью. Очень скоро я получила над ней опеку.

Бергер и Блум переглянулись. Блум закрыла глаза и кивнула, Бергер продолжил задавать вопросы:

– Как на это отреагировала Йессика? Вероятно, с ней работал детский психиатр?

– Да, разумеется. Она год-другой ходила к врачу. Со мной она вела себя удивительно спокойно.

– А что потом? Вы опекали ее десять лет…

– Она была тихой. Даже в подростковые годы вела себя очень рассудительно. Но при этом сохраняла дистанцию. Она все больше отдалялась от меня, а потом вдруг в день своего восемнадцатилетия сказала, что поедет в США. Она стала совершеннолетней, я не могла ничего на это возразить. Кроме того, я и сама начала подумывать о возвращении в Елливаре.

– Судя по вашему рассказу, у вас были не очень близкие отношения?

– Они были настолько близкие, насколько это возможно между такими людьми, как я и она. У меня были свои секреты, у нее, вероятно, свои. У каждой из нас был свой мир, мы обе были по большей части погружены в себя. Я, например, так и не рассказала ей о своей сексуальной ориентации.

– Но что-то ведь ее интересовало? – спросил Бергер. – Чем она увлекалась в подростковые годы?

– Интернетом. В девяностые годы она много времени проводила в разных интернет-сообществах. Думаю, именно там она познакомилась с кем-то, кто пригласил ее в Америку.

– А друзья, подруги? У нее же должны были быть какие-то приятели.

– Она говорила, что они есть, но никогда не приглашала никого в гости.

– А мальчики? Молодые люди?

– Насколько я знаю, нет. Я пыталась как-то раз задать ей этот вопрос, но она от него отмахнулась.

– А потом отъезд в Америку. Почему вы думаете, что это связано с интернет-сообществами?

– Это одна из немногих вещей, о которых она рассказывала. О том, что в Сети она нашла возможность общения с такими же людьми, как она сама. Главным образом, в Америке.

Молли Блум наклонилась вперед и в первый раз вступила в беседу:

– Что значит «с такими же людьми, как она сама»? Она чувствовала себя особенной? Ведь иначе она бы так не выразилась. В чем была ее необычность? Кого она назвала «такими же людьми, как она сама»?

Бергер добавил:

– Дело в том, что, честно говоря, мы до сих пор совершенно не понимаем, какой она была. Вы действительно жили с Йессикой десять лет? Десять самых важных для формирования личности лет?

– Она умерла, – тихо проговорила Эбба Хульт. – Какое это теперь имеет значение? Дайте ей покоиться в мире.

– Она пережила нечто ужасное, – сказал Бергер. – В восемь лет она нашла свою маму мертвой, в луже крови, совершенно неожиданно. Это должно было наложить отпечаток, глубокий отпечаток. Вам надо рассказать нам больше, Эбба. Она не упокоится в мире, пока она покоится во лжи.

– Ваше расставание не кажется мирным, – дополнила его Блум. – Йессика дожидалась дня совершеннолетия, чтобы сообщить, что собирается в США, одна, в восемнадцать лет.

– Она должна была объяснить, почему именно туда, – сказал Бергер. – Для того, чтобы встретиться с «такими же людьми, как она сама»?

– Думаю, да, – ответила Эбба Хульт, опустив глаза. – Она сказала, что хочет познакомиться с реальностью, с неприкрытой реальностью. А не с инкубатором, в котором я держала ее взаперти.

– А вы держали ее взаперти в тепличных условиях?

– Я, разумеется, пыталась ее защитить. Она же пережила нечто, чего не должен пережить ни один ребенок.

– Но дали ли вы ей эту защищенность, Эбба? – спросила Блум. – Или вы давали ей только молчание и пустоту?

Вдруг непроницаемая оболочка Эббы Хульт дала трещину. И Бергер, и Блум заметили, как прошлое проникает за ее металлический панцирь. Или как этот панцирь сам спадает.

– Я пыталась! – воскликнула она срывающимся голосом. – Я правда пыталась. Я оказалась матерью совершенно внезапно. Я не хотела становиться матерью, никогда не планировала ей стать. Я не знала, как надо поступать. Я думала, ей нужны были тишина и покой.

– Вы не могли с ней поговорить? – спросила Блум.

– Это было нереально. Мы как будто говорили на разных языках.