Гнев и Голод

С ними был и рыцарь с густой бородой, броня которого уже висела на теле клочьями. Он поднял глаза, взглянул на ослепительно яркое солнце, а затем что было мочи чихнул, да так, что по горам во все стороны многократно разлетелось эхо.

– Боги, чуть пупок не развязался, – искренне выговорил он, утирая рукавом нос.

– Сир Вагнер? – с неподдельным удивлением спросил полковник, – Как вы здесь?

– Заблудился, – ответил бородач без всякой улыбки, – Говорить можно со мной, конечно, если у тя есть, что пожрать.

Полковник слез с коня, кирасиры остались сидеть в сёдлах, позже к ним подъехали ещё несколько, уже изрядно окровавленные и запыхавшиеся. Среди них были и раненые.

Рыцарь пошёл навстречу полковнику, а затем крепко до хруста сжал его ладонь в своей руке.

– Наконец-то добрались, – проворчал он, – давай, подводи своих хлопцев сюда. Кажись, нам пора тут немного прибраться.

***

Мир как-то снова постепенно заполнился людьми. Во дворе орали офицеры, сновали туда-сюда интенданты, салаги убирали трупы, сгружая их на подводы и вывозя в открытые ворота. У донжона и на стенах гоготали старые кирасиры, оттирая грязь и кровь с кирас, где-то пели песенки о пирах, походах и мамзельках, а главное – ели и пили.

Бывший гарнизон города с удобством разместили в остатках «Синего солдата», на втором этаже, не слишком затронутом войной. Вслед отправились и почти все имеющиеся полевые хирурги: кавалеристы отделались легко, им особой помощи не требовалось. А вот те, кто ещё недавно шёл на верную смерть в контратаку, обеспечивали эскулапов работой на несколько дней вперёд.

Сержанту, наконец перевязали кровоточащую глазницу, Вальдману заштопали несколько ран и перевязали бок. Бывший командир эльфов постепенно начал приходить в себя, он хотя бы перестал внезапно проваливаться в небытие. Остальные приобрели себе на память шрамы, сломанные скулы, рёбра, носы, выбитые зубы, оторванные пальцы, следы от рваных ран и прочие сувениры, которыми можно будет потом хвастать перед дамами в иного рода баталиях.

Само собой, когда они смогут найти в себе силы от этого оклематься.

Пока Грод бегал по лагерю, пытаясь найти алкоголь, Вальдман очнулся. Он сумел подняться на ноги, похрустел начисто задубевшими суставами и, достав трофейным кинжалом из зажившей кожи грубые нитки, неторопливо вышел во двор.

За пределами города образовались огромные горы того, что осталось от орды, со ступеней чёрного хода второго этажа их было отлично видно. Воздух вокруг снова наполнился запахом горелого орочьего мяса, на этот раз, таким сильным, что от него даже эльфу вполне могло бы стать дурно.

Людей же складывали во дворе рядами, вернее, только тех, кого ещё могли собрать и перенести. Скорее всего, их похоронят в братской могиле, когда они пройдут через руки интендантов. Вальдман от всей души радовался, что на небе при этом сияет яркое, уже почти тёплое весеннее солнце. С ним ему было как-то спокойнее, особенно, когда оно согревало его голову.

Правда, кое-что было не так: перед трактиром стоял внушительный караул. На выходе скучали два серьёзных мужичка с длинными кавалерийскими топорами. Кроме того, по углам и в некоторых местах у окон болталось несколько вооружённых типов. Такое уже бывало, и не раз, Вальдман изо всех сил пытался вспомнить, что же такого он серьёзного натворил, что за трактиром такой надзор. Ещё он мысленно про себя отмечал и другие признаки грядущих проблем.

Например, негласная пустота перед трактиром, словно бы никто не хотел сейчас тут оказаться. Ещё медики, питание и никаких поздравлений, никакой оплаты. Так что Вальдмана это наводило на мысль о том, что пора как-то взять свою награду и как можно скорее дать дёру. Но профессиональная честь сперва требовала отдать долги.

Вальдман поднялся на второй этаж сильно потеплевшего со временем трактира, прошёл мимо нескольких дверей на помосте, перешёл над залой через крытый переход и вошёл в одну из гостевых комнат. Даэвина он застал стоящим напротив окна, тот опирался на подоконник и сверлил взглядом разбитое окно. Его волосы шевелил ветер, сюда доносилась орочья вонь, но эльф ни на что не реагировал.

Его клинки лежали рядом, на кровати, вместе с дорожной сумкой. На крохотной тумбочке стояла почти нетронутая еда.

– Не стоит тебе сейчас вставать, – спокойно сказал верберд, с порога учуяв под бинтами свежую кровь, – эдак ты и за месяц не поправишься.

Даэвин молчал, его кожа становилась всё бледнее и бледнее, а челюсти сжались, обострив и без того острые скулы. Стрелок слышал, как упирающиеся в подоконник ладони с хрустом сжимаются в кулаки.

– Их нет, Вальдман, – тихо сказал он, – Никого нет. Более сотни, весь отряд, а теперь…

– Ты ничего не мог сделать, – оборвал его стрелок, – Его нельзя было убить. Было нельзя, пока он сам не захотел. Мы этого не знали…

Даэвин резко развернулся и с удивлением воззрился на гостя. Он долго молчал, прежде, чем, наконец, спросил.

– Откуда…ты знаешь? Ты видел, как я его атаковал?

Стрелок указал ладонью на свежие бинты.

– Догадался, – ответил он.