Гнев Перуна

Наперерез Гордяте помчалось несколько всадников. Гордята пришпорил коня. Но ему навстречу откуда-то вынырнул рыжебородый здоровяк и ещё издали метнул в его сторону петлю. Гордята мгновенно перевернулся под брюхо Воронца, и петля только свистнула над седлом.

Когда Воронец вынес его вновь к Десне, он сел в седло, остановил коня, поправил подпругу. И в этот миг услышал над головой знакомый свист верёвки.

Гордята оглянулся, но в это мгновенье петля перехватила ему грудь — и он свалился на землю. Его потащили по траве, а следом за ним, склонив голову, тихо шёл Воронец.

   — Что же это ты, ослушник мой, не уберёг дорогой сорочки? Да и шапку вон какую потерял! — прищурил на него медово-карие глаза уже знакомый бородач. — Нерадец, а где же шапка моего гостя, найди. Негоже послу великого князя быть без шапки.

Рыжебородый всадник наклонился с седла и копьём поднял шапку Гордяты.

   — Кабы голова была, шапка найдётся, — пророкотал густой бас Нерадца. — Вон где она, шапка сия.

Гордята стоял на земле и кусал губы. Глушил в себе обиду. Неужели это тот самый Нерадец, о котором болтала Килина?.. Ну что за поездка у него? Там, на берегу Десны, витает имя его матери... Здесь он видит живого Нерадца... Он или не он?.. Также не спросишь ни у кого...

   — Чей же ты такой ловкий? — белозубо улыбнулся черниговский князь. Гордята сердито сорвал свою шапку с конца копья Нерадца и глубоко, до самых бровей насадил её на свою голову.

   — Боярина Яна Вышатича!

   — Ого! Похоже, похоже. Его спесь, вижу, — примирительно проговорил князь. — Ну, а теперь докладывай, с чем послали.

   — Со словом от Святополка, великого киевского князя! — шмыгнул носом Гордята. — Иди, княже, боржее в помощь брату своему супротив половецких веж. Иди на Стугну... С ратями! — уже от себя добавил молодой гонец.

   — Угу... — опустил глаза вниз Владимир Мономах, и его белозубая усмешка исчезла в чёрной бороде. — На Стугну, значит. Буду думать. Но теперь — поедем со мной. На охоту. С соколами! Ездил небось с князем своим?

   — Нет... — искренне ответил Гордята. — Не приходилось.

   — Ать! Ать! — Мономах резко дёрнул за оброть своего коня и пустил во весь опор, догоняя псарей и сокольничих.

Гордята вослед ему пришпорил и своего Воронца.

Село Белозорье расположилось недалеко от Вышгорода. Его белые дома были разбросаны по широкой пологой логовине, какую издавна распахали смерды и засевали пшеницей да рожью. По тем ровным, будто бороной причёсанным нивам раскачивались изумрудные волны ветров. От этих полей далеко уже отступились леса и дубравы, и они будто заманивали смердов-пахарей распахивать новые площади, выжигать новые лесные делянки.

Внизу логовины протекала широкая, но мелководная речушка. Уставленная по берегам вербами, камышами да кустами ракитника, весной она разливалась широко и раздольно. Тогда её берега приближались к каменистым нагромождениям, которые летом белели далеко от воды. Когда же половодье отступало, вода в русле журчала тихо и светло, текла широким плёсом по зыбкому песчаному дну. В том плёсе вечерами купалась Зоряница, а искупавшись, шла в терема Солнца-Дажьбога, высыпав на почерневшее, будто вспаханное поле, небо пригоршню золотых зёрен. Они вспыхивали живыми огненными точками, дрожащими в волнах белыми зорями. Наверное, от этого и название пошло — Белозорье.

Осенью белые звёзды падали огненным дождём в реку. Молвили, что и эти камни, к которым подступали вешние воды, когда-то упали с неба и поэтому были белыми. И речушка потому называлась Белявица.

На высоком кремнистом взгорье, над рекой, стоял пустынный старый деревянный дом.

Но с тех пор как поселилась здесь новоиспечённая боярыня Килина Осенева, подворье терема ожило, заговорило, зашевелилось. В конюшнях появились лошади, в хлевах захрюкали добрые подсвинки, в овинах заблеяли овцы, в соборах зажевали жвачку коровы... Всё это было перетянуто со дворов белозорцев. Поселяне с сожалением вспоминали теперь старые добрые лета, когда боги оберегали их от княжьих обдирал. Но всё имеет свой конец, а наипаче — добро. Доля же смердов всегда была кургузой. Теперь белозорцы должны были клонить головы перед новой своей судьбой.

Боярыня быстро богатела. И уже начала ставить в селе церковь. Руками своих смердов, конечно.

Храм Святого Юрия был воздвигнут за семь лет. Килина помчалась к киевскому митрополиту, дабы пригласить его освятить церковь и прислать сюда священника. Но в этот день, когда запыхавшаяся от спешки боярыня появилась за валами стольного Киева, ударили колокола, оповестившие о смерти Всеволода. Килина бросилась назад. Новый князь теперь мог отобрать у неё жалованные земли: нужно хватать добро, нажитое ею за эти годы, и убегать куда глаза глядят... Килина повернула лошадей назад...

Село ещё спало предрассветным сном. Ещё дымоходы не пускали в небо дым, когда в него ворвалась серая стая степняков.