Гнев Перуна

Но не останется он жить у добрых Бестужей. Множить их бедность. Пойдёт к монахам печерским обратно. А может, ему вернуться к Святополчьему двору? Скажет, эти три года в полоне был, нынче возвратился. К Мономаху, мол, не захотел, к тебе, князь, торопился. Всё заработанное будет отдавать Бестужам за долг. А дальше, если посчастливится, разживётся на какую-нибудь веретею земли, отдаст её Брайку и его братьям. Он же и без этого проживёт...

Князь Святополк, услышав, что его бывший отрок Василий-Гордята возвратился к нему и не остался у Мономаха, едва не заплакал от радости. Такая преданность была ему в диковину. Есть всё же люди, которые искренне его любят, не за деньги! Есть!..

С тех пор Гордята снова начал служить при князе. Но уже скоро стал кусать себе локти. Дурень ты, дурень, зачем вернулся, вечно на побегушках: Гордята, беги туда, Василий, мчи сюда... Кто он среди людей? Гордята или Василий, человек аль скотина? Никому не интересно — спал ли он, ел ли, есть ли у него мечта иль желание какое. Кто он, справедливый ли, пылкий Гордята или гибкий прислужник Василий?..

Дремучий сосновый бор с тревожно шумящими верхушками густо-зелёных, по-зимнему совсем тёмных сосен, который обступал со всех сторон, вдруг резко оборвался. Неширокая река, перегораживавшая ему путь, мягко отсвечивала червонным золотом заходящего солнца. В этом месте речка делала плавный изгиб вокруг плоского взгорья, обмывая его с двух сторон. На взгорье этом чернел высокий земляной вал, сверху на нём плотно поставлены были срубы ограды. Остро затёсанный верх её отражался в мелких дрожащих волнах. И казалось, что река выставила навстречу всаднику из Киева свои острые чёрные копья.

Обрывистые берега отражались в речке тёмной полосой. Будто разлита была вдоль берега жидкая смола. А речка эта Ирпень. Тихая, спокойно-ленивая летом и осенью. И бурлящая, широководная весной, которая своими водами наполняла огромную чашу посеревшей и высохшей поймы. Весной она, затапливая перелески и кустарники на опушках леса, раздвигала тёмные сосновые боры. Кто и когда дал этой речке это странное и непонятное название — Ирпень? Может, ещё скифы, а может, уже печенеги, или торки, или берендеи прозвали её так, что значит на их степном языке — Гневная? Сколько народов прошло здесь за множество веков? Шли и шли они через поля, леса и речки земли славянской. Временами оставляли им свои названия и где-то в неизвестности исчезали. А речки тихо текли своим руслом. А земля славянская стояла на их берегах, как и испокон веков. Ибо здесь оставались её люди, которые городили грады, строили засеки.

Так и этот град, спрятавшийся за тёмными валами — древний град Белгород. Гордята, переплыв с конём реку, въехал в ворота города и лишь тогда понял, почему он называется Белым. Белостенная каменная церковь посреди града светилась белизной, яко высокая свеча. Светлые, выбеленные белой глиной стены домов под высокими соломенными крышами. И весь он казался белым, приветливым, ясным...

Гордята расспросил, где находится княжий двор, и не удивился, когда увидел, что это был высокий, на подклети белый дом с добротным крыльцом, несколькими ступеньками, ведущими в сенцы, с островерхой, как в тереме, крышей.

Уже темнело.

Быстро привязал к коновязи лошадь, натянул ей на морду сумку с овсом — пусть набирается сил, — а сам начал присматриваться. Во дворе стояла повозка с невыпряженными лошадьми, теми, что везли Василька, челядь Князева наверняка не собиралась здесь долго задерживаться со своим пленником. Длинные конюшни, оборы, медуши, онбары плотно прижимались один к другому своими стенами. В глубине двора стояла небольшая белая избёнка, в которой, наверное, жила дворня. Из её дымохода вился дымок. В небольших окошечках, затянутых прозрачной кожей, мерцал свет.

Дверь от толчка ладони легко и неслышно открылась. И Гордята обомлел: Святополчьи конюхи Изечевич и Дмитро, оба крещёные половцы, возились около связанного Василька. А двое других — их сразу и не признать Гордяте — разворачивали на полу овечьи шкуры. И когда наконец разостлали, Изечевич и Дмитро мгновенно схватили бедного Василька в охапку и повалили наземь. Но князь Василько, как молодой тур, наставил на них свою голову и, извиваясь телом, стал отбиваться от них. Конюхи снова и снова валили его на пол, но он мгновенно подскакивал и дубасил их головой, не жалея себя.

   — Почто глазеешь? Помоги-ка! — закричал Гордяте Дмитро.

   — Кто сие? — запыхавшись, спросил его другой челядин.

   — Княжий осторожник Василий!

Сердце Гордяты оборвалось. Князь Василько услышал его имя и теперь решит, что и он будет над ним издеваться. И он сразу от порога наскочил на Дмитра, отбросил его к стенке, да так, что у него хрустнули кости.

   — Ты что?.. — заорал Изечевич.

   — А вот что! — Гордята снова разогнался и снова пхнул его ногой. — Не трогай!

Изечевич согнулся крючком.

   — Хватайте его... израдца приблудного... — хрипел Изечевич.

На Гордяту навалились два конюха и связали ему за спиной руки. В это время в избу ввалилось четверо новых слуг.