Гнев пустынной кобры

Из-за широкого пояса Мустафы блеснул клинок. И пошел чертить по воздуху замысловатые рисунки, заставляя пятиться Абдула. Албанец вскинул руки с растопыренными пальцами, пытаясь рефлекторно закрыться. Но острое, как бритва, лезвие полыхнуло синим огнем – и несколько отрубленных пальцев полетело на пол. Абдул взвыл и скрючился от боли на корточках. Садовник обошел его сзади, схватил за подбородок, потянул вверх. Вспышка синего пламени. Из перерезанного горла фонтаном рванулась кровь.

– Он мой садовник! – закивал головой санджак-бей. – Умеет отрезать все лишнее.

– Я вижу. – Вихляеев опустил руку на кобуру маузера.

– У тебя там нет ничего! – заулыбался Озтюрк. – Наверно, потерял по пути. Но зато у тебя есть я, храбрый русский господин. И мой садовник. В нашей империи не держат палачей, их функции выполняют садовники. Между ними глубокая невидимая связь: и те и другие занимаются тем, что отсекают лишнее. Вот мы и решили: зачем нужно держать еще и палачей, если все может сделать садовник. Я предлагаю дружбу русскому господину, крепкую и надежную. О, понимаю, что одного подвига мало. Но будет и второй. Вон, под столом от страха трясется грязный ублюдок, работорговец Мехмет! Мустафа! Отрежь ему ухо. Он продал девку из Русии Шахину. Пусть теперь страдает собака.

Садовник выволок из-под стола трясущегося Мехмета. Встряхнул за шиворот и придавил жирным лицом к стене. Один точный и быстрый взмах. Синее пламя и бурая кровь. Мустафа разжал хватку, и торговец, визжа от боли, поехал вниз по стене.

– Заберешь его ухо? – спросил Вихляева санджак-бей. – Я скажу Мустафе, и он засолит его для тебя.

– Заткнись! – Вихляев устало опустился на пол.

Шум боя резко начал стихать.

– А там вот больше не стреляют. Знаешь почему? Потому что мой подчиненный отсек лишнее у одного очень сильного турка.

– Вашбродь, ну все, кажися? – Свистунов вошел, бросил короткий взгляд на убитого албанца, словно на ненужную вещь, брезгливо поморщился на визг работорговца. – Успели ужо тут без меня.

– Дурное дело нехитрое, Свистунов. Пойдемте на воздух.

– А с этими что, вашбродь?

– К черту их всех! С ними со всеми пусть разбирается Анфопулос. Мы свою работу сделали.

Вихляев вышел на крыльцо. Достал трубку Ляхова и начал не спеша набивать ее табаком. Жандармы складывали оружие. Где-то вдалеке еще были слышны выстрелы. Но они уже не сотрясали густые чернила понтийской ночи. Низко и огромно висели виноградные гроздья звезд, луна, похожая на местного санджак-бея, раздувала желтые, нездоровые щеки.

– Давайте познакомимся! – услышал неуверенный голос Вихляев. – Я доктор Панайотис и, в общем-то, третий Карл Бекманн.

Вихляев расхохотался.

– Вот вы, доктор, когда-нибудь слышали про псинки? – сквозь выплеснувшийся откуда-то из глубин нутра смех спросил Вихляев.

– Что, простите? – Панайотис оторвал надоевший бакенбард и швырнул в сторону.

– Эх, вы, доктор! – продолжал смеяться штаб-ротмистр. – Такие вещи знать бы надобно. Вот ежли псинки завянут, не дай бог, конечно, то ни о какой любви и думать нельзя будет. Псинки! Ну надо же!

– Ничего не пойму. Вы все, русские, такие? – посмотрел он на Свистунова.

– Эт из него смрада пошла. Пущай идеть. В теле ее держать не надо. – Казак похлопал по плечу Панайотиса. – А русские, парень, как и все люди. И псинки у их такия жа. – Свистунов тоже захохотал во все горло.

Панайотис какое-то время сдерживался, но потом тоже разразился смехом. Откуда он взялся, смех этот? Чего смешного-то? – думал доктор, а сам с каждой минутой смеялся все громче.

Никто не заметил, как из-за черного ствола плеснул язычок пламени. Выстрел заставил всех замолчать.

– Вот же ж, как вы там говорите, Свистунов?

– Ты чего это, вашбродь? Чего, а?! – Казак подхватил на руки закачавшегося Вихляева.

– Пуля – она ведь дура, Федор! Вот и досмеялись!

– А ты чего это, вашбродь? Чего, а?! – возвысил голос Свистунов, так что поднялся ветер.

– Не надо, Федор. Лучше опустите на землю! – Штаб-ротмистр еле выговаривал слова, схватившись за грудь.

Между пальцами быстрыми струями текла кровь.

– Ты чего, вашбродь. Куды ж мы тут без тебя! Без тебя мы тут сгинем, пропадем, вашбродь. Не отдам я тебя ей. Хрен ей с луковкой. Тама Зымаев в горах еле живой, ждет тебя. Не надо, Ляксей Константиныч. Ты вот посмотри-ка, я те чё покажу. Не хотел, покуда домой не вернулись. Да уж не удержусь топеря. – Свистунов пошарил по карманам. – А вот оно, етить его разъетить. Вот посмотри-ка, вашбродь. Это меня Мишка Плетнев просил вам передать. Но не сразу, а как воротимся. На-ка, погляди. – Свистунов развернул платок.

Вихляев улыбнулся. На платке лежало то самое кольцо, которое Плетнев выиграл у генерал-лейтенанта.

– Спасибо, Федор! А вы от меня Евсинее Спиридоновне поклонитесь и привет передавайте. Как вы там сказали, чья баба крепче любит, тот и живым приходит! Выходит, что ваша… Не могу я говорить. Тяжело что-то.