Гнездо над крыльцом

Не избалованы эти птицы той заботой и вниманием, которые достаются, например, синицам. Никто и никогда не протянул им руку помощи, хотя заслужили. И, к сожалению, не только горожане, но и те, кто ближе к природе, не замечают скромную и удивительную птицу-соседку. В одну из недавних зим я спросил школьников в большом донском селе, как они в трудную пору помогают птицам.

— Синиц кормим.

— А кроме синиц?

— У нас только синицы, воробьи и сороки. Больше никого.

Пришлось показать на двух хохлатых жаворонков, которые у школьного порога клевали раскрошенный в пыль кусочек печенья. Удивились, узнав, что эти птахи — жаворонки.

— Это же хохлушки! — чуть ли не с разочарованием выкрикнул один паренек.

Зима та была не из холодных. Кончался февраль, и она в солнечный полдень уже снимала ненадолго свою «шапку», даря радостное настроение людям и птицам. Звенели колокольчики синиц, импровизировали и пересмешничали сороки, а на заборах и крышах начинали негромкую и приятную распевку хохлатые жаворонки.

В распевке ни новичок, ни мастер не показывают таланта или песенного запаса. И места постоянного для пения пока ни у кого нет, потому что там, где будут гнездиться, все пригодные бугорки и кочки еще под снегом. Туда они переселятся с появлением проталин, на которых уже можно будет жить независимой жизнью. Переселение это будет быстрым и мирным, потому что никому не придется отстаивать права на семейные участки, которые были заняты еще с осени, когда были улажены все отношения с соседями.

Вот тогда и запоют эти чудо-певцы в полный голос, и все умение, все колена покажет каждый. А песенный дар у хохлатых жаворонков необыкновенен и, как и любой талант, совершенствуется с годами. Жаль лишь, что лет этим птицам отпущено маловато: никто не доживает даже до первых седин. Строй песни, ее интонации, неторопливая манера исполнения и выразительность настолько своеобразны и приятны, что для их общего определения подходит только одно слово — задушевность. Удивительно, как может это пение влиять на человеческое настроение: неожиданное и замысловатое коленце может рассмешить веселого, надрывный, берущий за живое свист-плач может выжать слезу у грустного. Льющиеся без пауз мягкие трели успокоят встревоженного, умиротворят злого, поднимут духом приунывшего, прибавят бодрости и сил уставшему.

У хохлатого жаворонка красивый голос, приятный для нашего слуха. Он не теряет благозвучия, выражает ли птица любовный восторг или намеревается покарать самоуверенного чужака. Негромкое предупреждение сопернику воспринимается скорее как вежливая и даже несколько робкая просьба уладить дело миром, чем как прямая угроза, за которой следует решительное нападение и отношения выясняются силой. А в свисте победителя звучит прямо-таки сердечное пожелание доброго пути и скорого свидания, словно и не было никакой стычки.

Благодаря врожденной музыкальности хохлатый жаворонок, как пересмешник, более разборчив, чем, например, скворец или каменка-плясунья. Практически он может подражать любой певчей птице до абсолютного сходства, но предпочитает простенькие мелодии отдельным звукам. От хорошей находки певец приходит в такой восторг, что повторяет ее раз за разом, день за днем, иногда обрабатывая на свой лад. Но в его повседневном окружении нет хороших певцов, и, верный вкусу, он словно не слышит ни унылого тирликанья полевых коньков, ни самого бездарного и безголосого из своей родни малого жаворонка, ни серых славок, у которых песню песней не назовешь. Поэтому его легко, за несколько минут можно научить свистеть полную мелодию «чижика-пыжика». И он не только правильно и в ритме просвистит мотив, но точно скопирует ошибки и дефекты произношения. Необыкновенна его музыкальная память: вдоволь насвистевшись чужим напевом, он может исключить его из своего репертуара, а через год или больше вспомнить и исполнить с безукоризненной точностью.

Когда ему нечего перенимать, он начинает складывать песню, переставляя в скромном наборе колена, придумывая новые. В полете петь не любит, хотя и может. Его «эстрада» — бугорок, столб или столбик, ограда, крыша, на которых он поет стоя, только что не раскланиваясь. Может петь и лежа даже на совершенно ровном месте, так что сколько ни разыскивай его — не увидишь, пока не вспугнешь.