Гнилые болота

Отвѣтомъ на вопросъ директора, на эту рѣчь, полную вкрадчивой ласки, выраженной въ безжизненной формѣ докладныхъ бумагъ, въ которой мое свѣжее, молодое чувство почуяло іезуитскій расчетъ господина блеснуть передъ публикою нѣжною любовью къ ученикамъ, въ отвѣтъ на это безпощадное, публичное топтанье въ грязь человѣческаго самолюбія — было одно глухое, безслезное рыданье; я забылъ, что мнѣ пятнадцать лѣтъ, что нужно бытъ твердымъ. Напрасно закрылъ я лицо руками, меня и сквозь нихъ жгли любопытные взгляды посѣтителей акта. Ничего не видя, ничего не слыша, быстро пошелъ я изъ залы къ выходу. Я не зналъ, куда я иду, и шелъ, наступая на ноги людей, задѣвая за стулья… Наконецъ, чья-то рука опустилась на мое плечо.

— Что съ тобой, дитя мое? ласково спросилъ меня кроткій голосъ, въ которомъ я узналъ голосъ Мейера.

Мейеръ вышелъ изъ залы слѣдомъ за мной. Я открылъ свое лицо и поспѣшилъ сѣсть на первую попавшуюся скамью. Разъ остановленный, я не могъ идти далѣе: силы меня оставили.

— Воды! едва слышно пробормотать я.

Мейеръ сбѣгалъ за водою.

— Пей! Сядь поближе къ окну, успокойся! — говорилъ добрякъ. — Да перестань же плакать, дитя мое. Богъ милостивъ, все перемѣнится. Со мной была такая же исторія въ школѣ, меня даже выгнать хотѣли; но все же Богъ послалъ силы, и я сдѣлался человѣкомъ. Вѣруй въ свои силы и въ помощь Бога — и все пойдетъ хорошо. Das ist ein Traum! Это сонъ! — утѣшалъ меня Мейеръ.

Его рука ласкала мои волосы, и на нихъ одна за другою падали его горячія слезы. Быть-можетъ, въ эту минуту старое дитя плакало о своей неспособности спасать въ пору и во-время любимыхъ дѣтей. Слушая его рѣчи, я горячо и крѣпко пожалъ лѣвую руку своего слабаго, безпомощнаго друга-учителя и вдругъ прильнулъ къ ней губами… Я весь горѣлъ, голова была тяжела, въ ушахъ шумѣло.

Мейеръ поднялъ мою голову, поцѣловалъ меня въ лобъ.

— Ты совсѣмъ нездоровъ, — сказалъ онъ, качая головою. — Лучше бы было тебѣ остаться дома.

— Ничего! я самъ этого хотѣлъ, мнѣ это было нужно, — отвѣчалъ я въ полузабытьѣ; мой языкъ былъ сухъ и едва шевелился.

— Что нужно? — спросилъ Мейеръ.

— Позоръ, искупленіе.

Мейеръ широко открылъ глаза, еще разъ задумчиво покачалъ головою и повелъ меня по лѣстницѣ на крыльцо. Тамъ онъ надѣлъ на меня пальто и фуражку, нанялъ извозчика, заплатилъ ему деньги и отправилъ меня домой съ однимъ изъ школьныхъ служителей.

— Учись, надѣйся на Бога! — были послѣднія слова старика; они звучали въ моихъ ушахъ и тогда, когда пропали изъ виду и онъ самъ, и зданіе школы, и весь окружающій міръ.

Не знаю, внесли ли или ввели меня въ нашу квартиру, по помню, что только черезъ недѣлю я узналъ ее и всѣхъ озабоченныхъ людей, тихо ходившихъ около моей постели.

У меня была горячка.

Докторъ велѣлъ перевезти меня на дачу. Двадцать второго іюня мы перебрались въ Петергофъ. Отецъ купилъ мнѣ нѣсколько книгъ для чтенія, надѣлалъ разныхъ коробочекъ и ящичковъ и ухаживалъ за мною, какъ за годовымъ ребенкомъ. Онъ исхудалъ во время моего недуга, и какъ будто воскресъ, когда я сталъ поправляться.

XIX

Заключеніе первой части