Гобелены грез

Снова воцарилась тишина недоумения. Сэр Оливер, хотя и почувствовал волну беспокойства, но про себя твердил, что Эдит всего лишь суеверная бестолочь. Без сомнений, Одрис не представляла себе, что ее пригласят выйти, она подумала, что гости пробудут несколько дней и просто начала обычное полотно, чтобы занять время. В любом случае он не желал никаких слухов о том, что Одрис… — он прервал мысль, его плечи вздрогнули, когда он поворачивался к королю.

— Женщины — проклятые дуры, — зарычал он. — Моя племянница — непревзойденная ткачиха. Я продаю ее полотна за хорошую цену. Но она работает, когда ей заблагорассудится. Поэтому я приказал не беспокоить ее во время работы. Но женщины… Даже до моей жены никак не дойдет: в любом правиле могут быть исключения.

— Вытканные картины, — произнес Стефан с особым смыслом, отвлекаясь от намерения спросить о возрасте Одрис. — Это непростое занятие. Я видел большую работу моей бабушки, на которой изображено убийство узурпатора Гарольда и завоевание этой страны Вильгельмом, но это были вышивки. Я бы хотел взглянуть на работу демуазель Одрис.

— Мне нечего показать вам, — ответил сэр Оливер, стараясь унять тревогу. Он был обеспокоен тем, что именно Стефан мог подумать, когда увидит на картине его собственный визит. Никто не поверит, что Одрис успела выткать полотно за то короткое время, которое король находится в Джернейве. Он также не хотел, чтобы его поймали на откровенной лжи. И продолжил:

— Я полагал, что племянница закончила ткать несколько дней назад, но видно кое-что еще надо доделать, чтобы завершить работу полностью. Должен признаться, сэр: я никогда не справлялся об этой работе. Когда Одрис закончит, она принесет гобелен мне, и я пошлю весть тем, кто заинтересован его купить.

— Наверное, демуазель Одрис имеет много талантов, — заметил Стефан.

Сэр Оливер засмеялся и на мгновение его напряжение ослабло.

— Не очень много, так как я подозреваю, варить, печь, шить или прясть ей не по душе. Эдит, бывало, жаловалась, что если Джернейв доверить этой девчонке, то все бы голодали и ходили в лохмотьях. От Эдит она не научилась ничему, что нужно женщине, за исключением ткачества. Причем она ткет только картины, а не обычную одежду. Впрочем, нет, я запамятовал, она, по словам Эдит, еще собирает целебные травы.

Такой ответ был абсолютно правдив и не был подготовлен заранее, а в действительности являлся плодом нежного недовольства дяди племянницей. Но он лишь усилил подозрения Стефана, разглядевшего в этом желание опорочить Одрис в глазах возможного супруга. Однако, король был избавлен от необходимости отвечать благодаря неожиданно быстрому появлению Одрис и Эдит. Так как девушка стала предметом разговора, а для четырех рыцарей Стефана она представляла особый интерес — другие же знали или догадывались о его намерениях, — то все сидящие повернулись к шедшей им навстречу Одрис, пристально ее рассматривая.

Глава VI

Хью наблюдал за дверью еще с того момента, как за ней скрылась служанка, и поэтому первым увидел Одрис. У нее явно не было времени привести себя в надлежащий вид. В светлых, как лунный день, косах не было сверкания жемчуга или золотых нитей, не было даже яркой ленты, чтобы поднять настроение и придать некоторую уверенность ее изяществу. На ее светло-голубом платье и светло-голубом жакете из тонкой шерсти не было богатого шитья или драгоценностей, а имелись только вкрапления разноцветных нитей, с которыми она работала. Она казалась очень маленькой по сравнению с Эдит, и представлялось, будто ее подталкивала сзади более массивная фигура тети. Потребовалось все самообладание Хью, чтобы не подойти к ней и не прошептать добрые слова.

Уловив едва мелькнувшее выражение на лице короля, Хью почувствовал, что Стефан, вероятно, сожалеет о своем требовании вызвать девушку. Король мог бы сам подняться, чтобы увидеть робкое дитя и пощадить его, — раздраженно подумал Хью. Но потом он вспомнил, с какой целью король пригласил выйти Одрис. Сэр Вальтер говорил Хью, что, как он уверен, Стефан намеревается выдать девушку замуж за одного их своих рыцарей, — это обеспечит ему верность владетеля Джернейва. Хью ощутил приступ странной едва скрываемой ярости, но, поборов его, сказал себе, что нет ничего такого, от чего следует злиться.