Гоблины. Жребий брошен

— Понятное дело! Ежели удовлетворение достигнуто, почему бы потом еще раз не пообщаться? — снова не смог удержаться от комментариев Тарас.

Кульчицкий поглядел на него уничижительно и мстительно напомнил:

— Я напоминаю, что по этой теме, также как и по остальным пройденным в августе будут сдаваться зачеты. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

«Яяя-уу-на-ууа-упаа-ммин-на-уую-что-тооо-поо-ээ-этооой-теееем-меее…»

В воздух оперской ворвалось заунывно-медленное, жутковатое скрежетанье, заставившее всех без исключения здесь присутствующих вздрогнуть от неожиданности.

«…Тааа-ккжжж-еээу-каа-кпоооа-осталаальныээм-уэм…»

Это у Виталия, продолжающего колдовать над модернизацией диктофона, предательски запала какая-то кнопка, в результате чего включилась трансляция записи лекции Кульчицкого на экономичной, супер-низкой скорости.

— Вучетич? Вы что, издеваетесь? — первым вычислил источник шумов замполич. — Это что такое?!!

— По ходу, это они и есть. Последствия. Начали вытекать, — мрачно изрёк Холин. Вся аудитория, за исключением молодого, буквально содрогнулась от хохота. Между тем Григорий, оценив опытным взглядом опытного алкоголика страдальческое выражение лица Лоскуткова, всё так же мрачно походатойствовал: — Ваше благородие, отпустите мальчонку. Ему, похоже, до ветру надо. А сам попросить — стесняется.

— Лоскутков, можете выйти, — распорядился Кульчицкий, до ноздрей которого уже давно долетало выхлопное амбре стажёра. И когда Николай с благодарностию выскочил из кабинета, сурово свёл брови домиком: — А с вами, Григорий Степанович, мы ещё поговорим. По поводу вчерашнего. Только не здесь, а в кабинете Павла Андреевича… Вы бы чему дельному стажёра взялись научить! А не тому, как водку со смежниками лакать!

В оперскую вошёл Мешок и на мгновение застыл, пораженный наблюдаемым кворумом. Умел все-таки Олег Семенович организовать массы.

— Совершенствуетесь? Любо-дорого посмотреть… О, Сергеич, никак и тебя за парту посадили?!

— А как же! — отозвался из своего угла Афанасьев. — Мы, русские люди, своих на войне не бросаем. На учебе — тем более. Чем бы не заниматься, лишь бы не работать.

Кульчицкий одарил водителя взглядом обиженного ребёнка, намереваясь в ответ произнести что-нибудь не менее колкое. Но Мешок, заглянувший на огонёк исключительно по делу, перехватил инициативу:

— Олег Семёнович! Дико извиняюсь, но я вынужден выдернуть с ваших занятий Прилепину. Срочная служебная необходимость. А конспект она потом восстановит.

Не скрывая радостного облегчения, Ольга торопливо убрала блокнотик в сумку и подскочила с дивана, готовая подорваться куда угодно, только бы прочь из душного помещения и от душного преподавателя.

— Да я, собственно, на сегодня вроде как и закончил, — развёл руками Кульчицкий.

Он аккуратно снял с доски наглядное пособие и бережно скрутил его в рулон, после чего с достоинством покинул оперскую, сопровождаемый чуть слышным шепотком Тараса: «Э-эх, везет же людям! Еще только первый час, а человек уже того — кончил».

— Виталий, если что — мы в следственном, — предупредил Мешок, направляясь к выходу.

— Это у Викула, что ли? — уточнил Вучетич.

— У него, будь он неладен. Всё, Ольга Николаевна, поехали.

Северова проводила ушедшую парочку не то недобрым, не то ревнивым взглядом, вытянула из пачки сигарету и, направляясь в курилку, бросила Холину сердитое:

— Если ваш молодой снова заблюет весь туалет, то я не знаю что с ним сделаю!

— Да ладно тебе, Натаха. С кем не бывает, — миролюбиво отозвался Григорий. Однако призадумался и вскоре вышел вслед за Северовой, бормоча под нос: «В самом деле, надо бы проверить как он там, бедолага».

Шевченко, шумно зевая, поднялся с диванчика, с удовольствием, до хруста потянулся и подгрёб к собирающемуся отчалить в гараж Афанасьеву:

— Сергеич, погоди, не убирай мольберту! Дай заценить, что новенького намалевал.

Афанасьев протянул ему альбомчик и Тарас, бегло пролистав предыдущие, преимущественно пейзажные наброски-заготовочки, с интересом стал разглядывать свежеиспеченный карандашный рисунок с изображением Ольги.

— О, класс! Подаришь?

— Да забирай, — великодушно разрешил оперативный водитель.

— А ты только так рисовать можешь? Типа, что вижу, то и пишу. Или?… — поинтересовался Шевченко, осторожно вырывая и сворачивая листок.

— Или что?

— Можешь ты, к примеру, подключить свое пространственное… не знаю какое там… короче, воображение и изобразить, как выглядит этот же самый человек, но только без одежды? По пропорциям, по выпуклостям всяким…

— Хочешь, я тебя по выпуклостям нарисую? — улыбнулся Афанасьев.

— Не, меня не надо. Ты мне Ольгу нарисуй. Вот в этой же самой позе. Только без всего.

— Да иди ты!

— Понятно. Значит слабо?

— Ничего и не слабо. Просто не хочу.

— Да ладно тебе, Сергеич! Ну чего ты кобенишься? — Похоже, скороспелая идея о возможности созерцания новой сотрудницы в стилистике «ню» захватила Тараса целиком. — Я ведь чисто из эстетического интереса!.. А я тебе за это кисти на беличьем меху подарю. Те, которые от сеструхи остались.

— Ты же мне их, помнится, просто так обещал отдать?