Год активного солнца

Отар ощущал удивительную легкость и свободу. Пропала усталость, не оставлявшая его в последнее время. Почему ему было так хорошо? Может, потому, что Тамаз Яшвили преодолел душевный кризис? Слов нет, спасение друга и возвращение его к жизни радовало Отара, но главным все-таки был недавний разговор с профессором. «Возможно, вы проживете в три раза дольше», — сказал он. Не три года, как предполагал Отар неделю назад, а в два или три раза больше. Разумеется, необходимы лечение, режим, что так непривычно Отару, но ничего, он возьмет себя в руки. Главное, он проживет шесть, семь или еще больше лет! Смерть, которая витала совсем рядом, теперь маячила где-то далеко. А за это время, возможно, ученые окончательно победят лейкемию. Прошли считанные дни, а какой скачок сделала наука. Отар прекрасно понимал, что такие скачки не следуют один за другим, не растут, как спортивные рекорды, каждый год, но впереди шесть-семь лет. Какими заветными стали для него эти цифры, прибавилось сил, нахлынула былая энергия, и это было самым главным. Отар Нижарадзе не так боялся смерти, как боялся уйти из жизни, не оставив после себя следа.

«Ната!» — пронеслось в голове, но он тут же попробовал думать о чем-нибудь другом, о незавершенном романе, о задуманных рассказах, но тщетно.

«Как поступит Ната, когда узнает о моей болезни?»

Нет, до этого он должен уйти от нее, приложить все силы, чтобы она возненавидела его. Он не имеет права отравлять жизнь любимому человеку. Пусть их разрыв будет для Отара величайшим несчастьем, иного выхода нет. Отар пытался переключиться на иное, но перед глазами снова и снова возникала Ната. В Тбилиси ничего не утаишь, Ната наверняка скоро узнает о его болезни. И тогда… Что будет тогда?

Отара страшил этот вопрос, он собрал всю волю и стал думать о других вещах, беседовал с героями своего неоконченного романа. Надо поскорее приняться за роман. Сначала он отвезет Тамаза в деревню, пусть тот успокоится и отойдет, а потом надо ехать в Москву и браться за лечение. Шесть, семь или больше лет! Заветные цифры!

Весь день он носился по городу, не чувствуя усталости, уладил множество дел, достал билеты на самолет, а вечером принялся укладывать вещи. На столе и на стульях были разложены рубашки, брюки, майки, носовые платки, писчая бумага. На полу лежали две спортивные сумки. Лениво двигаясь по комнате, Отар успевал укладывать вещи и занимать Тамаза разговором. Тамаз понимал, что друг нарочно обходит молчанием случившееся. Он смеялся и шутил как ни в чем не бывало. Три последних дня, живя у Отара, Тамаз много раз пытался начать разговор о своей «дурости», как мысленно окрестил попытку самоубийства. Но, увы, ничего не получалось. У него тут же перехватывало горло, и он решал отложить разговор на потом. Так прошли три дня. Завтра утром они с Отаром улетают. Надо набраться решимости и сейчас же поговорить по душам. Тамаз посмотрел на Отара. Держа в руках брюки, тот сидел на корточках перед сумкой. Тамаз поднялся, подошел к кровати, лег, зажмурился, думая, с чего бы начать, затем отвернулся к стене и стал разглядывать разводы на обоях.

— Отар! — сказал он вдруг срывающимся голосом.

Отар по тону догадался, что Тамаз собирается сказать что-то серьезное, и поглядел на него.

Тамаз медлил. Оба они растерялись, а пауза только усугубляла напряжение. Отар решил перевести разговор на шутливые рельсы, встал, отряхнул брюки и как бы между прочим сказал:

— Выкладывай.

Тамаз снова уставился на голубые разводы обоев, не видя ни их, ни самой стены.

— Отар, мне надо серьезно поговорить с тобой. Очень прошу, не обращай разговор в шутку. Я хочу прямо сказать о своей боли, и ты должен отвечать прямо, без скидок.

— С превеликим удовольствием! — Отар повесил брюки и сел на диван.

— Я совершил большую глупость, да? — У Тамаза снова осекся голос.

Отар видел только затылок отвернувшегося к стене друга, но догадывался, что у того дрожат губы.

— Как тебе ответить, ведь не поверишь, если скажу, что нет? Да, ты совершил страшную глупость, хуже некуда! — Отар неожиданно решил высказать все прямо. Он интуитивно понял, что всяческие успокаивания и попытки облегчить дело еще больше растравят рану Тамаза. — Да, ты пошел на такую глупость, — продолжал Отар, — которая недостойна мужчины, тем более такого интеллектуального и образованного человека. Была ли у тебя уважительная причина, чтобы накладывать на себя руки? Может быть, природа не одарила тебя талантом? Может быть, в институте тебе не создали условий? Да в математическом институте тебя на руках носили, и даже мысль о самоубийстве была неблагодарностью, более того, предательством. Вспомни-ка обожаемых тобой Абеля, Галуа и других математиков, чьих фамилий я уже не помню. Разве кто-нибудь из них мог мечтать о таких условиях, как у тебя? Я не учил их формулы и вообще знаю о них от тебя. Ты бы лучше брал пример с них, преодолевал все препятствия, как преодолевали они! А ты при первой житейской неурядице, совершенно ничтожной, смехотворной, покорился, сложил оружие, разве это достойно мужчины?