Год багульника. Тринадцатая луна

— Что-то ты мало похож на окуня, — недовольно протянул стражник, высунувшись из окна и окинув пришедшего подозрительным взглядом. — Из остроухих, что ли?

— Нет, из Сиэлл-Ахэль.

При этих словах караульный испуганно дернулся, едва не застряв головой в оконце. Небрежную ленцу сняло как рукой: он вытаращился на пришедшего, точно на невиданного зверя.

— Из Цитадели?! Ну все — если рыси потянулись в город, жди беды! У них ведь на каждом ноже кровь! Слышал, это уже второй! — крикнул он кому-то за дверью. — Утренняя смена говорила, вчера еще один притащился…

Он снова вернулся к окну, на его лице читался явный страх, смешанный с неприязнью.

— Вообще-то в город никого не велено пускать без личного разрешения бургомистра, — уклончиво ответил он стоящему за дверью, — сегодня утром еще несколько женщин пропали… И дружка твоего тоже зря пустили!

— У меня срочное дело к фринну Тиву. Боюсь, он очень расстроится, если вы меня не пропустите.

Эти слова возымели почти волшебное действие: тот, к кому пришел гость, явно славился крутым нравом. Едва услышав его имя, стражник захлопнул окно и, пробурчав что-то насчет того, что «только волчьих жилетов нам и не хватало», отодвинул засов. Странник вошел в город и, не глядя по сторонам, зашагал по улице.

Правда, смотреть-то и впрямь было особо не на что: свинья с семейством возлежала в луже прямо посреди улицы; два облезлых кота, набычившись, стояли друг напротив друга и орали дурным голосом, мимо сновали оборванные дети. В прорехах их не по размеру больших, отцовских, рубах проглядывала побелевшая от постоянного холода и сырости кожа. Едва завидев рослого путника, они тут же бросали свои нехитрые игры и, притихнув, во все глазенки смотрели, как он проходит мимо. Взрослые, наоборот, при встрече отводили взгляды и быстро переходили на другую сторону улицы.

Привлекший внимание детворы персонаж и правда выделялся на фоне горожан. Первым, что бросалось в глаза, была необычная походка: упругая и собранная, как у хищного зверя: при своем росте и сложении он, тем не менее, ступал совершенно бесшумно, немало пугая местных неожиданным появлением. Одежда тоже была не здешняя — рыжая куртка из потертой кожи, стянутая поясом и запахивающаяся на груди, из-под нее выглядывал кусок перевязи — на таких кожаных лентах обычно носили разное мелкое оружие. На правом бедре — большой, почти в полруки, нож на длинном подвесе. Плаща на путешественнике не было, вместо него поверх куртки была накинута свободная распашная одежда без рукавов, представляющая собой жилет из пышного серого меха длиной выше колена. Вероятно, именно эта часть гардероба и породила прозвище, которым его наградил стражник. Одной рукой владелец жилета придерживал ремень заплечной сумки — торчащая из нее крестовина меча свидетельствовала о далеко не мирном характере своего хозяина. Однако не только необычный костюм и наличие оружия заставляли встречных горожан поспешно сворачивать: виной всему было необъяснимое, почти осязаемое чувство угрозы, исходящее от всей его фигуры, подобное тому, что возникает при встрече со зверем в лесной чаще… К счастью, сейчас путник не был настроен на конфликт: не оглядываясь, он двигался по улице быстрым шагом человека, точно знающего куда идти. Запыленное бесстрастное лицо было сосредоточено, а из-под жестких спутанных прядей нехарактерного для жителей этого края пепельно-серого цвета то и дело холодно поблескивали глаза. Он как раз свернул на рыночную площадь, когда его громко окликнули:

— Задери меня сулунг, если это не Окунь! И ты здесь, дружище?!

Странник оглянулся, отыскивая источник звука: расталкивая толпу, к нему пробирался коренастый воин. Он был в схожем облачении, но с небольшой разницей: куртка не рыжая, а черная, посеревшая от пыли. А меховая накидка, доходившая до самых пят, придавала ему одновременно и грозный, и неуклюжий вид. Да и в целом он выглядел куда колоритней товарища: широкоскулое небритое лицо, иссиня-черные волосы, собранные в длинный хвост на макушке… Конец хвоста неистово мотался из стороны в сторону, пока его обладатель прокладывал себе путь через рыночное сборище. Протиснувшись, наконец, к знакомцу, он радостно хлопнул его по плечу, тот обнял в ответ.

— Легок на помине, Барет! Я как раз вспоминал, как ты тогда расправился с гарвами на перевале — с удовольствием сделал бы то же самое с этой людской стражей.

Он улыбнулся, обнажив крепкие зубы, крупные белые клыки были больше остальных зубов, отчего в его улыбке проскользнуло нечто звериное. Притихшие вмиг торговцы испуганно наблюдали за встречей со своих рядов.

— Что, тебя тоже не хотели пускать? — осведомился тот, кого звали Баретом. У него был густой тягучий голос и вальяжная, немного ленивая манера разговаривать, подчеркивающая эту особенность.

— Да вроде того…

— Мне тоже начали рассказывать про женщин и про бургомистра. Пришлось съездить одному по роже, тогда стали сговорчивее.

Сигарт рассмеялся.

— Узнаю твои методы! Ну, не будем задерживаться. Тив, наверное, заждался. Как бы не схлопотать за опоздание, он этого не любит.