Мышкин отвез Марину к Покровской и вернулся в клинику. И за весь день он, любитель поболтать и похохотать, произнес всего несколько слов. Большая Берта сначала побеспокоилась, вопросительно ловила его взгляд. Но не увидела в нем ничего тревожного.
– Статья идет к концу? – все же деликатно поинтересовалась она.
– Да-да, всё идет к концу. И все диссертации мира тоже, – рассеянно ответил он.
Снаружи послышался далекий собачий лай.
– Что? – вздрогнул Мышкин. – Таня, ты что-то сказала?
– Нет, – невозмутимо ответила Клементьева. – Вы меня перепутали с другим млекопитающим.
– Да, извини…
И вдруг спросил:
– Таня, а ты хорошая собака?
Но и на этот раз Большая Берта самообладания не потеряла. Подумав, ответила вполне серьезно:
– Думаю, что я больше лошадь, чем собака. Рабочая лошадь патанатомического отделения. А вы?
– Сам не знаю… Бегемот. Или жираф. До собаки или лошади мне еще расти и расти. Ты давно читала «Братьев Карамазовых»?
– Давно. Но перечитать не тянет. Не для женщин писал Достоевский.
– Скорее, не для таких, как ты. Тогда слушай. Там Достоевский говорит, что когда наступит Страшный суд (а он непременно настанет!), то человек, отягощенный непростительным количеством грехов и тяжких преступлений, предстанет перед лицом Господа, понимая свою гадостную сущность и не надеясь на снисхождение. И Бог задумается, как бы пострашней его наказать. Но тут увидит, что в правой руке человек держит «Дон Кихота», а левой он ведет в поводу лошадь, которую он, человек, за несколько тысяч лет сделал своим другом. И, увидев такое, Господь отпустит ему все смертные грехи, простит и пустит к себе…
– Помню такую фразу.
– По-моему, мысль интересная, но не совсем точная. Вернее, незаконченная.
– Хотите поправить Достоевского? – с нескрываемым уважением тихо спросила Большая Берта и широко раскрыла глаза.
– Думаешь, я способен?
– Вы способны на многое хорошее.
– Только уточнить его мысль хочу. Увидит Бог, что в руке человек держит «Дон Кихота», а рядом с ним идут лошадь и собака. И вот тогда-то Создатель простит человечество, хотя, по-моему, никакого снисхождения оно не заслуживает. Хотя бы за Аушвиц, Хиросиму и за российских демократов, которые сумели то, что удалось восемьсот лет назад только Чингисхану и его внуку Батыю.