Год веселых речек

— Пусть. Зачем о них думать? — ответил Таган. — Я буду думать только о тебе. Помнишь, из театра ночью по снегу шли? Я тогда хотел сказать все, а потом — в поезде и дома — ругал себя за то, что не сказал.

— Ну тебя! Скажи, кто у нас будет на свадьбе?

— Много или мало назвать?

— Много.

— Во-первых, все самые лучшие люди. Во-вторых, остальной мир: звезды, птицы, дедушкины кони, ну и конечно, белые верблюдицы под ковровыми попонами. И семь «чах-пахов». Ты не против «чах-пахов»? Ты уже причесалась?

— И я так думала, не веришь? Честное слово! — уверяла Ольга.

— И реки. Самодельные реки. Вот как эта. И которые еще краше и сильнее ее. Какие ты захочешь. Когда реки будут петь, ну, в честь этого… не все поймут, а мы с тобой поймем, вот как сейчас я понимаю ее язык. Я болтаю чепуху, не сердись, пожалуйста. Тебе не холодно? Прости, тебе не жарко?

— Поцелуй меня, и нам надо торопиться. Ой, нас ругают! Идем, идем! Видишь, я оцарапала руку. Мы претворимся: упали с мотоцикла.

— Мотоцикл буксовал на повороте, застрял в песке, мы едва вытащили несчастную Мередкину машину. Черт побери этот Мередкин мотоцикл, хоть он, я уверен, ничем не хуже ахалтекинской лошади. Все-таки черт побери его, правда! Я б закинул его в канал, жаль только… он счастливый!

Их никто не ждал, и о них никто не тревожился. Тревога была по иному поводу. Со Скобелевым беда: опять у него сердечный приступ; уже отправили в город. На полуглиссере с больным послали провожатую — медсестру из поселка.

Печальная новость. Ольга не удержалась — сразу в слезы. Ей самой надо бы ехать с Сергеем Романовичем, ведь в городе у него нет близких. Каратаев возразил, что все равно больной не согласился бы: «Лугина в какой-то мере заменит меня», — это его собственные слова. Кстати, Сергей Романович отверг и других, желавших ехать и помогать ему. Состояние же у старика в самом деле неважное, но — и не подступись, добавил Каратаев. Горе с такими рыцарями, бравируют самообладанием.

Девочки обрадовались возвращению Ольги, одолевают вопросами: куда ездила, чем оцарапала руку? Действительно, выше локтя красовалась ярчайшая полоса, и, кажется, даже кровь сочилась. Надо было обманывать маленьких подружек: на крутом повороте упала с мотоцикла и содрала кожу о корень колючки. Это еще что: едва в канал не свалилась!

На кошме дремал Николай Тимофеевич, а рядом мужчины философствовали за зеленым чаем. Молодежь близ котла образовала свой кружок. Каратаев установил лимит на вино, бочонок держал при себе, но ребята изыскали резерв — просто-напросто вытащили из куста сумку железнодорожников. Таган подозвал Костромского, сказал ему:

— Лева, за мной долг. Я нехорошо поступил, прости… Можешь простить меня?

— Ерунда, ерунда, — замахал руками Костромской. — А вообще-то, знаешь, я ведь не персидская княжна.

— Вот именно. И я хочу снять с себя вину, — заявил Таган. — Ты мог бы сейчас, при всех, скинуть меня в воду? Правда, Лева: хочешь, позовем людей? Согласен?

— Чудак человек! Помимо всего прочего, при своем весе мне ни за что не поднять этот центнер. — Костромской дерзко ткнул Тагана кулаком в грудь.

— Не обязательно поднимать, толкнуть вот так, в одежде, с документами в кармане, — держался Таган своей ереси.

— Нет и нет! Инцидент исчерпан.

— Тогда мировую, идет? Мир на вечные времена!

К ним подсел младший Мурадов, беседовали втроем. Старший заметил самокритично: сегодня он так бессовестно вел себя, но пусть ребята поймут: бывают дни, бывают в жизни обстоятельства.

— Смертельные! — уточнил Лева и попал в точку.

— Молодец, — польстил ему Таган и отправился к философствующим на кошме под саксауловым кустом.

— Н-да, — вздохнул Каратаев и сощурился устало, не глядя ни на кого. — Такие солдаты на поле боя… не то что наш брат. Вот так дойдешь до точки, и хоть с обрыва — в омут головой…

— Ого! В омут головой — это неплохо! Это цирк! А впрочем, цирковые номера сегодня, кажется, уже были. — Назаров метнул взгляд в сторону Тагана; тот пропустил насмешку мимо ушей, он явно намеревался возразить своему учителю.

— Время, что ли, такое: в жар и в холод тебя бросает, — угрюмо философствовал Каратаев. — Вроде бы хозяин эпохи, открыватель вселенной, а вдруг в собственном доме словно без прописки, словно без адреса оказываешься.

— Вы на редкость удачно выразились — адрес! — обрадовался, точно находке, Таган. — В нем-то и суть. Полным-полно их, всевозможных адресов, но есть главный — адрес времени. Завладели им — и прекрасно! Но как прописываемся мы в своем, нам отведенном времени, вот в чем суть.

— Хов, Мухаммед, гляди, как ребята закручивают, — заметил секретарю райкома старик Мергенов. Он встряхнул при этом рукавами халата и добавил: — Только неловко малость; о самом-то главном не стоит кричать. Так нас учили.

— Почему же, если мысль стоящая… — рассудил Назаров и, не желая углубляться в полемику, внес предложение продолжить разговор на обратном пути.

Объявлено: через полчаса все отчаливают в поселок. Засветло надо прибраться, а завтра с рассветом снова замеры и ходьба по дамбам.