Годы — не птица

«Не забыть бабку Анну. Хоть не велики квартирные деньги, бабке же и тех взять негде. Да квартиранты-то и молока, яиц, зелени купят, а когда и угостят чем — все помога старой. А то, смотришь, и обрезков припасут на стройке… Хороших бы мужиков впустить к Ольге-разведенке. Мается с двумя ребятишками баба, в поле весь день, а дом сирота: и плетень завалился, и крыша течет, с улицы видно — проржавые листы задрались».

В окно увидел: входит во двор «босая голова» с институтским парнем. Вышел к ним.

Парень — крупный, шея как у доброго бычка, грудь бугристая под футболкой. Волосом бел, простолиц, глаза же, однако, щурые. С хитриной парень.

Снизу на него глянув, старшой шевельнул бровями:

— Вот он, наш бригадир, Валентин Андреевич. По профессии как раз инженер-конструктор. Прошу, так сказать, любить и жаловать.

— Можно проще: Валентин, — улыбнулся парень всем лицом.

— Валентин так Валентин. Будем знакомы, — и хлопнулись по ладоням. У одного сухая, корявая, у другого мягкая, но крепкая.

— Людей можете в интернат везти, я договорился, — сказал старшому Захар Кузьмич. — Койки там есть, а постели у нас на складе. Вон мазанка небеленая напротив. Сейчас и получить надо, а то кладовщик за инструментом уедет.

— Ага. Понятно…

— А строительную бригаду мы уж с Валентином сами разместим, поблизости.

— Конечно, сами устроимся. Не маленькие, — сказал Валентин.

— И наряд с ним составим…

— Да, да, наряды — это главное, — потряс головой старшой и заспешил к столовой.

— Чего это он без шляпы-то? — спросил Захар Кузьмич.

— А бог его знает. Нарочно хочет, наверно, лысину подкоптить. Красивее так.

— Он кем же у вас в институте?

— Заведует издательским отделом. Наши труды редактирует.

— Вон как! Ну пошли, Валентин. Вон в ту, возле столовой, избу заглянем.

Управляющий сказал «изба», а какая там изба… избенка! И малостью избенка и своей древностью. В сруб-то ткни пальцем — насквозь пройдет. Сам он сорок безвоенных лет живет в Белоярке, знает: крепких изб в эти годы много народом поставлено (а кто и кирпичные, шлакоблочные дома отгрохать сумел), а вот хоть одну чтоб такую избенку сломать — ни единой никто не сломал и никто не бросил… Мазанок-землянок, тех порядком порушили, а избенки все стоят, все древнеют. Считай, что треть села живет в избенках да мазанках, а по здешним морозам, с бездровьем, прозимуй-ка в них зиму — один разор…

— Тут живет Варвара, скотница. Девчонка у нее восьмой класс нынче кончила. Отца Варвариного в тридцать седьмом взяли, там вскоре и помер от заворота кишок. А за что взяли? — бригадиром был, посеял озимые, а они не взошли… И Варвара сама неудачница. Семнадцати лет замуж вышла. Парень был как парень, а вернулся из армии и пошел пить, гулять. Спился и подох… Так и живет с тех пор без мужа, десять лет уж одна.

Валентин молчит, кивает.

В этой избенке Захар Кузьмич частенько бывает. В иной день, когда так в конторе закрутишься, что домой сходить поесть некогда (управляющий живет на другом конце, за рекой), забегает сюда запросто и всегда, хоть чем, щами ли, молоком ли с хлебом, досыта накормят.

Вот и пришли. Окошек не видно: деревца с ранетками загораживают. Косая калитка откинулась под рукой Захара Кузьмича. Вошли во двор, порослый курчавой травой, завернули за угол избы. С крыльца глядит сама хозяйка: головой под притолоку, плечистая, лицо подсушено крепким загаром, черные глаза блестят, на ногах, иссеченных травой, вьется голубая прожиль.

— Здорово, Варвара! Что больно скоро из города? — Голос у Захара Кузьмича ободрился.

— Здравствуйте вам… А чё там, в городе-то? Проживаться только. Справилась да айда назад.

— Дочь определила?

— Определила, слава те… Да чего это вы встали-то? В избу проходите. — Крутой спиной повернулась, пошла впереди. — В техникум документы взяли. Как его черта… ну, по радио…

— Радиотехнический, — подсказал с порога Валентин.

— Так, кажись… Уж так я рада, так рада. — Варвара говорит и смотрит только на Захара Кузьмича, а руки, как сами собой, ставят табурет Валентину.

Гости сели, присела и хозяйка на залавок: ноги крестом, тяжелые руки — в колени.

В избе просторно: русская печь, стол под латаной клеенкой, сельской работы комодка да в полизбы полати. Одна красота — чисто.

Захар Кузьмич достал папироску.

— Не зря, значит, с ней хороводилась?

— Да кто знает? Как экзамены сдаст… — Варвара вздохнула. — Я и то наказала: старайся, дочка, специальность получишь, в город работать возьмут, не будешь, как мать, дурой малограмотной.

— Ну уж и дурой, — качнул головой Захар Кузьмич, чуть-чуть улыбаясь, и пустил дым себе под ноги.

— А то нет… Была бы умная, разве бы стала мужичью работу править? — И вдруг отвела глаза к Валентину: — Ведь с коровами ни днем, ни ночью спокоя нет, зимой особенно: друг за дружкой телятся, а то и две, три разом. Потаскала я теленочков на своих руках, потужилась.

Управляющий усмехнулся:

— Смотри, отощала баба.

— Отощала, не отощала, Захар Кузьмич, а тринадцать лет со скотом колгочусь. Надоело… Ба, — осеклась вдруг Варвара, — чего это я байки-то… Сейчас на стол соберу. — И, поднявшись, хрустнула коленкой.