Годы странствий

Тетя Тася. Ну-с, добродетель наконец восторжествовала. (Показывает на чайник.) Он закипел. (Хлопочет у стола.)

Люся (со слезами в голосе). Я, пожалуй, пойду. Вы простите.

Павлик. Куда же вы, Люсенька? Сейчас дождь будет.

Люся. А мне все равно. (Идет к двери.)

Павлик (с укоризной). Эх, Шура. (Уходит за Люсей.)

Ведерников. А ты делаешь успехи, товарищ Лаврухин. Так сказать, переползаешь со ступеньки на ступеньку.

Лаврухин долго молча смотрит на Ведерникова и, не сказав ему ни слова, уходит к себе в комнату.

Галина. Показался во всем блеске. Хорош! (Уходит за Лаврухиным.)

Тетя Тася. Ну, прошу к столу. (Оглядывается.) Опять все исчезли. Забавно.

Не замечая Ведерникова, она гасит верхний свет и уходит. В полутьме из глубины веранды показывается Ольга. Она медленно подходит к Ведерникову и кладет ему руку на плечо.

Ведерников (поднимает голову, смотрит на Ольгу). Итак, вас, кажется, можно поздравить с успехами вашего Миши?

Ольга (точно это ее радует). А у вас слезы на глазах.

Ведерников. Еще чего. (Неожиданно.) Вы что же, действительно думаете, что я играл на бильярде? Просто после вчерашнего было неловко идти в кружок. Синяк, сами видите, какой. Стали бы расспрашивать, жалеть, а я этого не любитель. Вот и провалялся весь день в Химках, на пляже. (Пауза.) Я бы сейчас пива выпил. (Движением нищего протягивает к ней кепку.) Оленька, одолжите двадцать рублей.

Ольга

. Шура, а вам не страшно за себя?

Ведерников (не понимая). Что?

Ольга. Вам не страшно, что из вас так ничего и не выйдет?

Ведерников (твердо). Выйдет. (Помолчав.) А может, и нет. Проходят дни, и я, как зевака на перекрестке, стою и любуюсь.

Ольга. Чем?

Ведерников. Жизнью. Знаете, что такое молодость, Оленька? Молодость – это искушение. Иногда мне кажется, что жизнь я люблю больше своего ремесла. (Гроза. Хлынул дождь.) Вот это по мне!

Ольга. Вы просто хвастун, безвольный лентяй и больше ничего.

Ведерников. Что? (Подходит к Ольге, обнимает ее и целует.) Может быть, и хвастун. Вполне возможно.

За окном бушует ливень.

Ольга. Зачем вы это сделали, Шура? (Ведерников молчит.) А я знаю. Вы просто сейчас очень завидуете Мише.

Ведерников (тихо). Да.

Молчание. Входит Лаврухин.

Лаврухин. Ну вот, Оленька, говорил по телефону с Иваном Степановичем. Решено! Еду в Нарьян-Мар, к Олегу Доронину.

Ольга. Ты? Ты отказался от Экспериментального института?

Лаврухин. На год-полтора попросил отпустить меня. Практика и самостоятельность – вот что мне сейчас нужно.

Ведерников (подходя к Лаврухину). Вряд ли ты можешь представить, как я себе противен. Вряд ли. Я ухожу. (Протягивает руку Лаврухину и тотчас отдергивает ее.) Нет, не давай мне руки. Не стоит. (Быстро уходит.)

Галина (в дверях

). Ну, как вам нравится наш сумасброд? Едет бог знает куда, за тридевять земель!

Ольга. Миша! А как же я?

Лаврухин. Тебе учиться нужно. Два курса впереди. (Помолчав.) Значит, так, завтра в дорогу. (Улыбаясь.) Да, интересно.

Ольга (почти зло). Интересно? Что именно?

Лаврухин (азартно). Все! Все интересно, Оленька. И все, что было. И все, что будет.

В дверях появляется Нина, она подходит к Лаврухину, обнимает его.

Нина. Не уезжай, не уезжай, Миша, я тебя прошу, не надо. 

КАРТИНА ТРЕТЬЯ. ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ

Декабрь 1941 года.

Комната в поселке Сокол. Маскировочные шторы приподняты, и мы видим, как за окном падает снег.

Десятый час утра. Бьют зенитные орудия. Тетя Тася и Нина сидят на диване.