"Гофманиана" в немецком постмодернистском романе (СИ)

Первым импульсом для дискуссии о постмодернизме в странах немецкого языка стал провокативно-пророческий доклад американского теоретика литературы Л.А.Фидлера о новых тенденциях и задачах современной литературы. Он был прочитан в июне 1968 на симпозиуме во Фрейбургском университете и вскоре напечатан в ряде периодических изданий под названием «Пересекайте границы, засыпайте рвы». Имелись в виду границы между «серьёзной» и «развлекательной» литературой. Разрыв между ними Фидлер предлагал преодолевать путём «…пародии или гиперболы или гротескной имитации классических образцов, но также путём приятия и «утончения» (Verfeinerung) популярных форм» [120; 68]. Именно такую практику Фидлер обозначил словом «постмодернизм» [120; 69]. Для его соотечественников это – ренессанс мифа о Диком Западе, «…романтизм постэлектронной эпохи, которая знает, что больше не имеет смысла искать девственный, не коррумпированный Запад на горизонте, потому что ничего подобного больше нет, и мы проникли вперёд по ту сторону всех горизонтов» [120; 72]. Демифологизированному постиндустриальному обществу Фидлер предлагал ориентироваться на такие жанры, как вестерн (в котором «осталась в живых наша мифологическая невинность» [120; 62]), научную фантастику (science fiction) и даже бульварный эротический роман.

На взгляд Фидлера, меньше всего отвечает потребностям времени эпигонство классиков «высокого модернизма»: «Эпоха Т.С.Элиота… создала литературу, которая, в основном, осознавала самоё себя и была обязана анализу, рациональности и антиромантической диалектике, и, следовательно, стремилась к добропорядочности, изысканности и даже академизму» [120; 57]. Столь же не доверяет Фидлер и претензии на адекватное отображение действительности: «Сейчас мы живём в иное время – апокалиптическое, антирациональное, откровенно романтическое и сентиментальное; время полной радости мизологии и профетической безответственности, недоверчивое в отношении иронии как самосохранения и чрезмерного осознания самого себя» [120; 58].

Современный роман, по Фидлеру, «процветает в пограничной области между миром искусства и миром не-искусства, а именно: с тем бóльшей жизнеспособностью, когда он осознаёт свой переходный характер и намерен отказаться от всякого рода реализма и анализа действительности, которые когда-то он считал своей исконной территорией, в пользу поисков чудесного и магического…» [120; 70] В нём соседствуют «…сага метрополиса и мифы непосредственного будущего, в которых не-человеческий мир вокруг нас, враждебный или благосклонный, является уже не в обличье эльфов и гномов, ведьм или даже богов, а – машин, не менее жутких, чем иной олимпиец» [120; 70-71]. В заключение Фидлер провозгласил, что в век утраты литературой своих воспитательных и когнитивных претензий, после повсеместных разговоров о её «смерти», она способна воскреснуть для новой жизни, причём её новая общественная роль по масштабу сопоставима с прежней: «…Мы живём сегодня посреди великого религиозного ренессанса… в эпоху наведения мостов через бездны литература становится профетической и универсальной – непрерывное откровение, соответствующее перманентной религиозной революции, чья функция – превратить светскую массу в священную общину, единую в самой себе и одновременно чувствующей себя как дома в мире технологии и в царстве чуда» [120; 73].

Доклад Фидлера сразу же получил широкий резонанс в литературных кругах ФРГ, однако реакция была преимущественно негативной. Экспансивная риторика американского профессора была воспринята как своего рода «доктрина Монро в отношении литературы» [95; 138]. Характерным представляется высказывание одного из мэтров современной немецкой литературы М.Вальзера: «Я плюю на новое мифологическое «должен», но с удовольствием предоставляю себя в распоряжение как реле для распространения и усиления нового и полезного слуха: искусство умерло, однако, да здравствует не антиискусство (ибо это всё же только эстетический трюк), а демократическое искусство» [226; 60]. Под демократизмом литературы по-прежнему понималась её близость к проблемам действительности. Едва ли не единственным, кто солидаризовался с большинством тезисов американского профессора, был молодой поэт и прозаик Р.Д.Бринкман (1940 – 1975), вскоре трагически погибший в автокатастрофе: «Поэтам и наркоманам мы обязаны указанием на то, что «новый» мир, который должен обживать «новый» человек двадцатого столетия, может быть открыт только с освоением внутреннего пространства: за счёт приключений духа, расширения психических возможностей человека» [109; 76]. Именно Бринкмана ряд исследователей [141; 60/ 149; 103/ 235;12] считают первым немецким постмодернистом.