Гоген в Полинезии

Зато Гоген глубоко ошибался, считая нечестивую кончину Помаре великой национальной трагедией и патетически восклицая: «С ним пришел конец последним остаткам древних традиций, с ним кончилась история маори. Цивилизация солдат, купцов и колониальных чиновников восторжествовала. Глубокое горе охватило меня». Воистину печальная, но далеко не столь драматическая истина заключалась в том, что так называемый процесс цивилизации Таити начался задолго до рождения Помаре V, неспешно продолжался после его смерти и еще не закончен по сей день, и уж если говорить о старых исторических традициях, то они никогда не занимали короля Помаре, в отличие, скажем, от его супруги, королевы Марау, которая, очень рано разойдясь со своим непутевым мужем, весь досуг посвящала записям древних народных песен, героических преданий, королевских генеалогий и эпоса.

Похороны были поручены начальнику Управления общественных работ. Радуясь, что счастливый случай свел его с квалифицированным и официально одобренным консультантом по вопросам эстетики, он попросил Гогена руководить украшением большого тронного зала, где было выставлено для прощания облаченное в мундир французского адмирала тело Помаре V (илл. 16). И как же он удивился, когда Гоген бесцеремонно отверг почетнее поручение, заявив, что королева и женщины ее свиты якобы обладают большим вкусом и превосходно справятся сами.

Отказ его вовсе не объяснялся недостаточным почтением к усопшему монарху, это Гоген ясно показал в день похорон 16 июня — вместе с тысячами таитян и сотнями европейцев он отшагал пять километров до личного склепа королевской фамилии, расположенного на красивом мысу восточнее Папеэте (илл. 17). Гоген называет этот мавзолей «не поддающимся описанию монументом» и жалуется, что он «режет глаз рядом с естественной красотой растительности и всего места». А между тем при желании описать склеп очень легко, ибо это была всего-навсего выкрашенная в красный цвет пятиметровая каменная башня с железной крышей, увенчанной символом, который приобрел несколько неожиданный смысл: то, что было задумано как греческая урна, больше всего напоминало бутылку…

Зато какой радостью было для художника, только что прибывшего на остров, увидеть сразу столько таитян, столько различных лиц и одеяний. Пока губернатор Лакаскад читал сто раз проверенную высокопарную речь, изобилующую витиеватыми фразами, вроде: «в лице короля Помаре вы лишились отца, так сплотитесь же теснее вокруг вашей матери, нашей общей матери, Франции», — Гоген достал свой блокнот и принялся делать наброски. Времени у него было предостаточно, потому что речь Лакаскада, разумеется, переводилась для таитян, а после губернатора взял слово придворный священник и произнес на таитянском языке речь, длина которой никак не соразмерялась со скудными заслугами и достоинствами покойного монарха. В заключение выступил брат королевы, знаменитый на Таити оратор, который не любил делать что-либо наспех[45]

. Как только обряд закончился, все с кощунственной, на взгляд Гогена, поспешностью и суетливостью вернулись в го-род. Но ведь Гоген, если на то пошло, был одним из немногих, кого искренне опечалила кончина короля, так как он, в отличие от других, видел в Помаре V не только доброго и безобидного опереточного монарха, но и верного заказчика картин и мецената.

Сразу после похорон, не сомневаясь, что найдется еще много других знатных лиц, которые щедро заплатят за свой портрет, и что есть полный смысл задержаться в Папеэте, Гоген стал подыскивать себе дом. Жилье в столице не было проблемой, если не считать того, что деревянные домишки Папеэте были похожи друг на друга как две капли воды. Почти все они стояли на мощных каменных подпорах или полуметровых деревянных сваях, чтобы воздух мог свободно циркулировать под полом. Это, возможно, помогло бы поддерживать более сносную температуру в комнатах, если бы железные крыши не превращали каждый дом в баню. Особенно тяжко было в коробках без потолка. И чтобы не изжариться, местные жители большую часть дня проводили на окаймляющих фасады открытых террасах. А где сваи были повыше, попросту устраивались под домом. Канализация, конечно, отсутствовала; за водой ходили с ведрами к одной из трех городских колонок. Впрочем, недостатки в какой-то мере возмещались тем, что уродливые одноквартирные дома классического тропического стиля, все без исключения, были окружены красивыми садиками с кустами гардении, гибискусом, манго и хлебным деревом.