Гоголь

В это время Гоголь укрепляется в мыслях издать выбранные места из переписки с друзьями. Он обращается к ним с просьбами беречь и возвращать ему его письма; из них может составиться книга, «полезная людям страждущим на разных поприщах».

Житейских дел, однако, Гоголь не забывает. Он продолжает наставлять мать и сестер, как лучше вести хозяйство, журит их за неаккуратное счетоводство, настаивает на подведении годовых итогов, тщательно проверяет эти итоги. Нельзя полагаться ни на чьи рассказы, нужно во все вникать самим; выбирать приказчика следует самим, и такого, на котором мужики не сумели бы ездить верхом, но чтобы он сам умел повелевать, приказывать и изворачиваться молодцом.

В одном из писем А. М. Виельгорской Гоголь отмечает автора «Бедных людей».

«Виден талант; выбор предметов говорит в пользу его качества душевных; но видно также, что он молод. Много еще говорливости и мало сосредоточенности в себе». (III, 184.)

Несмотря, на недуги, Гоголь приступает к усиленной работе над «Выбранными местами». В издании этой книги много повинны его мистически настроенные великосветские друзья. Именно они убеждали Гоголя, что его письма, нравоучения, советы могущественного и благотворно действуют на них; эти нравоучения приходят как нельзя более кстати, успокаивают и вразумляют, обновляют душу, настраивают на высокие помыслы, являются откровением; даже упреки его приятны; его слова вызывают на исповедь. «Горячими слезами облил я письмо твое, любезный друг!» — уверяет один из таких высокопоставленных поклонников Гоголя. — «Благодарю, благодарю тебя за твое благодеяние. И всякий раз плачу, как его перечитываю» [26]

.

Немудрено, что Гоголь и сам стал думать, будто его проповеди в письмах спасут Россию и человечество от многих заблуждений и пороков. Он уже рассчитывает, что новая книга его разойдется быстрее, чем все его сочинения, потому что это единственно дельная книга. В конце июля 1846 года Плетнев получает первую тетрадь «Переписки» для издания. Гоголь спешит, работая не покладая рук. Тетради следуют одна за другой. Гоголь просит Плетнева исправлять ошибки в слоге: «У меня и всегда слог бывал не щегольский, даже и в более отработанных вещах, а тем пуще в таких письмах, которые вначале вовсе не готовились к печати». (III, стр. 260.)

Шевыреву он в октябре посылает предисловие ко второму изданию «Мертвых душ», тоже упрашивая его исправлять слог и выражая пожелание, чтобы поэма вышла не раньше «Переписки». Вслед за предисловием ему же посылается «Ревизор с развязкой, издание четвертое, пополненное в пользу бедных». По мысли Гоголя Щепкин будет играть «Ревизора», после спектакля артисты должны из своих рук продавать со сцены книгу. В письме к Сосницкому Гоголь уверяет, что тот после «пополнения» другими глазами взглянет на комедию.

И верно, «Развязка» даже на близких друзей Гоголя таила в себе много неожиданного. В ней автор дает «ключ» к комедии. Гоголь убеждает, что комедию надо понимать иносказательно: — город это не вещественный город, а душевный. Ревизор — наша проснувшаяся совесть; плуты и казнокрады — наши страсти; казна — это казна собственной души; Хлестаков — ветрянная светская совесть. Ее подкупают наши страсти. Все надо понимать «в духовном смысле». Гоголь отказывался от реализма в пользу отвлеченной аллегории-символа. Отказ вызывался всем его настроением.

Новое разъяснение вызвало со стороны друзей Гоголя резкий отпор. С. Т. Аксаков спрашивал Гоголя:

«Скажите мне ради бога, положа руку на сердце, неужели ваши объяснения „Ревизора“ искренни?.. Неужели вы, испугавшись нелепых толкований невежд и дураков, сами святотатственно посягаете на искажение своих живых творческих созданий, называя их аллегорическими лицами? Неужели вы не видите, что аллегория внутреннего города не льнет к ним, как горох к стене; что название Хлестакова светской совестью не имеет смысла, ибо принятие Хлестакова за „Ревизора“ есть случайность?»…

В свою очередь М. Щепкин писал Гоголю:

«Я так видел много знакомого, так родного, я так свыкся с городничим, Добчинским и Бобчинским в течение десяти лет нашего сближения, что отнять их у меня и всех вообще — это было бы действие бессовестное. Чем вы их замените? Оставьте мне их, как они есть. Я их люблю, а со всеми слабостями… После меня переделывайте хоть в козлов, а до тех пор я не уступлю вам Держиморды, потому что и он мне дорог».

М. Щепкин был прав: и плут городничий, и сплетники Добчинский и Бобчинский и Держиморда по своему привлекательные, они привлекательны именно тем, что они живые люди, а не схемы и аллегории.