《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Проступая сквозь сей бардак, юноша приблизился к Иоанну, опершись спиной ко столу. Юноша плавно взвёл руку, касаясь резного посоха. Владыка, разразившись тяжёлым вздохом, дал Басманову забрать его.

Фёдор, отстранив прочь всякое орудие, облёк лицо царя своими руками, приводя его к себе. Царь, пущай и сохранял угрюмую хмурость, жестокость на челе своём, всяко допустил, чтобы юноша привлёк к себе, уткнувшись лоб в лоб.

Что Иоанн, что Фёдор, слышали пылкое дыхание друг друга, не переведённое на мирный лад. Басманов в присущем лишь ему одному трепете и нежности поглаживал царский лик, мягко касаясь скул и виска государя.

Взор Иоанна не утратил того гнева, коим полнился с самой встречи с послами, но всяко гнёт удручающих мыслей отступал, растворялся в бархатных прикосновениях юноши.

Наконец, владыка глубоко вздохнул, прикрывая веки. Тогда Фёдор наклонился в самому уху государя.

- Лишь слово твоё, мой царь, - прошептал Басманов, оставив нежный поцелуй на щеке Иоанна, - и я подам на златом блюде их языки лукавые, я наполню их кровью златые чаши и подам их тебе, царе. Лишь слово твоё.

Иоанн внимал бархатистому шёпоту, этой сокровенной речи, полной чувственного придыхания. Владыка провёл по белоснежной шее Басманова, заводя руку к затылку, чувствуя, как по руке его скользит мягчайший шёлк волос юноши.

Владыка припал устами к этой белой коже, дышащей манящим и опьяняющим теплом. Фёдор отдавался во власть холодным, граничащим с жестокостью прикосновениям. Волнение, поднимающееся в нём, затмевало всякую мысль, не оставляя ничего, помимо пылкого желания отдаться больше, дать этому огню уничтожить себя.

…

Утренние сумерки не давали почти никакого свету, и по сему коридоры утопали во мраке. В той полутьме и прошёлся Кузьма, с кадкою тёплой воды, куском поташного мыла да белым полотенцем, исшитым красными узорами, ожидая, как ему отворят двери. Мужик поднят был с кровати совсем недавно, и крепкий пьяный сон ещё тяготел на его шее тяжким грузом.

У самых покоев был встречен крестьянской бабой в белёхой косынке да сарафане.

- Чай, сама подам всё в покои. - молвила она, коротко приветствуя Кузьму кивком.

Мужик не спешил отдавать ноши своей.

- Экий труд? Она, два шагу-то? - пробормотал Кузьма. Голос его спросония не окреп, да хрипел - тем паче, что спьяну.

- От велено то мне. - настаивала женщина, не давая проходу.

Сквозь ту пелену, что окутала разум Кузьмы, всяко навеялась неясная смута, коия не отразилась на хмуром да угрюмом лице его.

Решив не вступаться в споры с крестьянкою - а так бабёха явно была не робкого десятку, Кузьма смирился с приказанием, да отдал её всё.

Сам же побрёл уж прочь, как показалось то что женщине, что рындам, нёсшим службу свою. Никто не приметил, как Кузьма притаился в полумраке, едва зашёл за угол, да лукаво выглядывал, чуя чего неладного.

Кое-как удержавши тяжёлую кадку в руках своих, крестьянка постучала в дверь. Кузьма выжидал, не издавая ни единого звука.

Несколько мгновений, и дверь отворилась, да Кузьма всею душой уверовать захотел, что спьяну обознался. Украдкою он углядеть мог лишь мимолётный жест, подзывающий в комнату. Даже в воцарившемся мраке признал Кузьма белизну сей кожи, коию лишь один-единственный при дворе отличиться мог.

…

В покои Вяземского раздался стук.

- Кузьма. – коротко представился мужик.

- Войди. – отозвался князь.

Отворив дверь, мужик застал своего покровителя за ранней трапезой. Князь собирался с утра по службе, оттого перекусывал стоя, единовременно собирая снаряжение своё.

Афанасий радушно подозвал Кузьму к себе, указывая на скромное застолье своё. Мужик же, положа руку на сердце, отказался от этой милости, коротко мотнув головой. Князь пожал плечами, оставив то право за ратным человеком своим.

Кузьма подошёл к покровителю, наклоняясь поближе, да тихо доложил князю. Афанасий тотчас же отпрянул назад, кусок стал в горле. Вяземский пресильно вдарил себе в грудь пару раз, и тотчас же запил водкою, поданной Кузьмою.

Резко выдохнув, Афанасий поглядел в пол, мотая головой.

- Врёшь же! Врёшь же, сукин ты сын! – не переведя духу, бросил Афанасий.

Кузьма отшагнул от князя, боясь вступаться за правоту свою, ибо сам он был много больше бы рад, ежели б ошибался.

- От и изыскал ж, по ком гнусь эту плести, паршивое ты пьяное отродье! – усмехнулся Вяземский, всплеснув руками.

- Каюсь, Афанасий Ивыныч! – молвил Кузьма, - Да разве когда лукавил я на службе вам?

Вяземский усмехнулся, мотая головою, да поглаживая светлую бороду свою. Взор его заметался мятежно, беспокойно, и ум, едва пробудившийся с утру, силился противиться страшному подступающему лукавству.

- Тебе то спьяну привиделось. – тихо произнёс князь, отмахнувшись, да не подымая взору на мужика.

Кузьма кивнул, сглотнув. Вяземский прошёлся безо всякой цели по покоям, глядя в пол, как вновь замер на месте подле окна. Упершись на подоконник, плечи Афанасия заметно поднялись, покуда княже разразился тяжким вздохом.