Голимые рассказы

Из-за дождя прилегающая к посольству улица была пуста и безлюдна, лишь какая-то женщина с сумками, проходившая мимо, равнодушно глянув на него и пошла дальше. Да и само посольство казалось вымершим.

– Может, камнем по стёклам? – льстиво предложил Корзинкин. – Пускай тираны почувствуют, как угнетать простой народ…

– Не добросим, – прикинул Давид, – и потом за такое хулиганство нам влетит по первое число без всяких политических заморочек…

Тем не менее, он всё равно оглянулся по сторонам, но ничего метательного не обнаружилось, и даже бетонная мусорница у посольских ворот рядом с будочкой, в которой мирно посапывал охрнник, оказалась пустой.

– Тоже себе посольские работнички! – проворчал кто-то. – Нормальные люди к этому времени уже по троячку на обед сбрасываются и гонца в магазин отправляют, а эти…

– Сейчас их разбудим! – зловеще пообещал Лёня и извлёк из студенческого тубуса для чертежей свёрнутый в трубку цветной портрет улыбающегося аятоллы, наверняка уведённый с какой-то иранской фотовыставки.

Он расстелил портрет на асфальте у входа и принялся топтать.

Неожиданно дверь в здании посольства распахнулась, и вышло двое мужчин, похожих друг на друга, как близнецы-братья, своими одинаковыми чёрными пиджачками, белыми рубашками без галстуков и аккуратно подстриженными щёточками усов. Тупо и безразлично они принялись разглядывать Лёню, топчущего плакат, потом один из них вытащил сотовый телефон и принялся куда-то названивать.

– Ишь, гад, точно полицию вызывает, вон как глазами по сторонам зыркает! – обрадовался Лёня. – Свистните корреспонденту, пускай снимать начинает – сейчас самое интересное начнётся!

К двум близнецам из посольства вышел толстяк в таком же чёрном пиджаке и белой рубашке и что-то прокричал, указывая пальцем на плакаты. Близнецы бросились к воротам в ограде, а толстяк, плотоядно усмехаясь, вытащил фотоаппарат и принялся щёлкать.

Тем временем Лёня уже поменял тактику: подняв с асфальта мокрый и изрядно потоптанный плакат с аятоллой, извлёк из кармана зажигалку и попытался его поджечь. Однако мокрая бумага не загоралась.

– Ха-ха, я и это предусмотрел! – Лёня вытащил из кармана аптечный пузырёк и потряс в воздухе. – Бензин! Сейчас наш плакатик, как свечка, запылает!

Но осуществить поджог он так и не успел. Выскочившие за ворота близнецы набросились на него и принялись спасать портрет обожаемого вождя.

– Скажите корреспонденту, чтобы заснял этих антисемитов! – хрипел поджигатель, отбиваясь от толстяков, но силы были неравные, и никто из демонстрантов на помощь ему так и не пришёл.

Наконец, один из толстяков обратил внимание на снимающего избиение Лёни немца-корреспондента и бросился к нему. Но немец оказался не чета худосочному Лёне: мощным хуком в челюсть уложил того на асфальт рядом с валяющимся плакатом.

– Ишь, молодец какой! – охнул кто-то. – Ну, прямо-таки Чак Норрис!

Услышав знакомое имя, немец расплылся в широкой улыбке и, засучив рукава, повернулся к Корзинкину:

– Ну-ка, френд, подержи кинокамеру!

Но расправиться с подоспевшим на выручку вторым приспешником иранского диктатора он не успел. Из-за угла, завывая сиреной и расплёскивая лужи, вырулил полицейский пикапчик с поблёскивающим маячком.

– Смываемся! – взвизгнул Лёня и мигом сбросил оседлавшего его близнеца.

В мгновение ока все его подручные побросали плакаты и транспаранты и бросились врассыпную. На площадке перед посольством остались только Корзинкин с кинокамерой в руках, ползающие по лужам иранцы и немец-корреспондент с засученными, как у киношного героя, рукавами.

Толстый майор неторопливо вылез из пикапчика и, неожиданно сообразив, что ситуация требует незамедлительного оперативного вмешательства, вперевалку подбежал к ним.

– Что за бардак?! – грозно рыкнул он. – Всем оставаться на местах! Подходить ко мне по одному и предъявлять документы!

Иранцы, отряхиваясь и о чём-то возмущённо переговариваясь друг с другом, встали и полезли в карманы за документами.

– Руки за голову! – истошно завопил майор и, не спуская глаз с покорно стоящих перед ним Корзинкина и корреспондента, пояснил: – У этих лиц кавказской национальности, – он кивнул в сторону иранцев, – всегда с собой целая пачка липовых документов, к ним не придерёшься. А вы-то, славяне, что здесь делаете?! Проблем себе на одно место ищете?

Немец и Корзинкин тоже попытались предъявить свои документы, но он отмахнулся:

– Не сейчас! Вот доставим всех в отделение, там и будем разбираться.

– Но я же не еврей! – неожиданно выкрикнул Корзинкин.

– А причём тут евреи? – удивился майор. – Сам вижу, что не еврей. А что им тут, у иранского посольства, спрашивается, делать? Они сейчас у своего, израильского, в очередях на выезд стоят…

Немец, забрав у Корзинкина свою кинокамеру, принялся незаметно снимать его разговор с майором и полицейский пикапчик, стоящий поодаль.

– Съёмки запрещены! – разозлился майор и прикрылся поднятой с асфальта уликой – мокрым портретом аятоллы.