Голимые рассказы

– Что-то я сделал не так, – раздумывал он по дороге домой, – почему она была такой скованной и холодной? Неужели из-за того, что я не был в джинсах, как все? Ну, разве я виноват, что мои старые джинсы совсем поехали по швам, а на новые я посадил пятно кетчупа?! Ничего, на следующей дискотеке буду в полном порядке!..

На следующую дискотеку она надела простое, но элегантное платье и аккуратно зачесала волосы в скромный пучок на затылке. Из-под ресниц, которых сегодня почти не коснулась косметика, глядели ожидающие глаза.

Он же пришёл в своих самых крутых джинсах, в пёстрой майке с портретом очередного рок-кумира и в очках на носу «а ля Джон Леннон». Сегодняшняя экипировка вселяла в него уверенность и раскованность.

Долго смотрел он по сторонам в поисках знакомых умопомрачительных джинсов из дорогого женского бутика, но так их и не увидел. Вздохнув, прошёл мимо девушки в простом, но элегантном платье, потом пригласил на танец высокую брюнетку в блузке от Версаччи и больше по сторонам не смотрел.

Девушка же, равнодушно скользнув по нему взглядом, ещё некоторое время всматривалась в лица всех, кто что пришёл на дискотеку, потом махнула рукой и побежала в круг танцующих.

Сегодня на дискотеке «белых ворон» не было. Монтекки и Капулетти могут спать спокойно.

МИКВА В ПЛОХУЮ ПОГОДУ

Мне всегда очень нравился ответ Любавичского Ребе на вопрос: кого следует считать евреем? А ответ был прост и, как всегда, гениален: еврей не тот, у кого дедушка еврей, а тот, у кого внук будет евреем. Очень точная фраза, и я множество раз на протяжении жизни убеждался, насколько она точна и верна. Но… как убедиться самому – соответствую ли я этим достаточно простым и в то же время очень непростым критериям мудрого старца? По части еврейского дедушки, бабушки и прочих предков никаких сомнений у меня не возникало, но как быть с внуками? В те достославные времена, когда я впервые об этом задумался, у меня не то что никаких внуков не было, я даже жениться ещё не собирался!

Евреи в нашем провинциальном среднерусском городке всегда проживали в большом количестве, но публика эта была чаще всего инертная, вовсе не озабоченная своим, отличным от коренного населения происхождением, да оно и понятно. Синагоги, где могли бы собираться евреи, у нас уже много лет не существовало – её ещё до войны городские власти прикрыли и передали здание то ли профсоюзам, то ли ДОСААФу. Много евреев погибло на войне и в гетто, а из выживших особо активные ещё в начале семидесятых благополучно отбыли на землю обетованную. Оставшиеся же, вероятно, не знали о замечательных словах Ребе, да я и не думаю, что, зная о них, что-то кардинально изменили бы в своей жизни.

Однако рано или поздно всё выходит на круги своя. В городе образовалось еврейское общество, открылась воскресная школа для детей, а из столицы приехал раввин – молодой парень-хабадник с такой же молодой женой. Ясное дело, мы с ним тотчас подружились. Уж не знаю, насколько интересно ему было моё общество, хотя я во многом помогал ему адаптироваться среди городских евреев, где он первое время был белой вороной со своей чёрной шляпой, длинной рыжей бородой и пейсами, но лично мне общаться с ним было крайне интересно.

Перво-наперво мы отвоевали у города небольшую полуразвалившуюся избушку, которая, как ни странно, числилась по документам синагогой, и в неё время от времени захаживали окрестные старички – даже миньян из десяти человек им удавалось собирать по праздникам! – а я этого, к стыду своему, и знать никогда не знал. Видно, старички, наученные горьким опытом, особо этого не афишировали, а ведь избушка-синагога находилась в самом что ни на есть центре города, почти на виду многоэтажных современных зданий!

И вот тут-то началось настоящее превращение меня в еврея. Ицик – так звали нашего молодого раввина – терпеливо и порой стискивая зубы от моей непонятливости разъяснял азы иудаизма. А сколько ему труда стоило убедить меня постоянно носить если уж не кипу, то хотя бы кепку – еврею необходимо прикрывать голову, даже если это не нравится окружающим!