Голливудская трилогия в одном томе

Горный путь находился в двойном запустении. Сухой сезон пришел рано. Солнце выжгло полевые травы, оставив сухие ломкие стебли. В быстро тускнеющем свете склон холма до самой вершины напоминал цветом пшеничное поле под палящим солнцем. Под колесами хрустело. Две недели назад кто-то швырнул спичку и весь склон вспыхнул огнем. Происшествие расцветило заголовки газет и телеэкраны, пламя выглядело очень эффектно. Но огонь давно погас, углей и сухости не осталось тоже. Пока мы с Крамли одолевали по затерянной тропе, петля за петлей, гору Лоу, о происшедшем нам напоминал только запах пожарища.

В пути Крамли заметил:

— Хорошо, ты сидишь с другой стороны и не видишь обрыв. Добрых тысяча футов.

Я стиснул колени.

От Крамли это не укрылось.

— Ну ладно, может, и не тысяча, а каких-нибудь пятьсот.

Я закрыл глаза и стал читать всплывающий на внутренней стороне век текст: «Рельсовый транспорт на Маунт-Лоу работал частично на электричестве, частично на канатной тяге».

— И? — заинтересовался Крамли.

Я развел колени.

— «Рельсовый путь был открыт четвертого июля тысяча восемьсот девяносто третьего года, тысячам пассажиров бесплатно подавали печенье и мороженое. В первом фуникулере Пасаденский медный духовой оркестр играл „Привет, Колумбия“. Однако в соседстве с облаками они перешли на „Ближе, Господь мой, к Тебе“, чем заставили прослезиться не меньше десяти тысяч зрителей вдоль рельсовой дороги. Далее им подумалось, что их путь ведет „Все выше и выше“, с тем они и достигли вершины. За ними последовал в трех фуникулерах Лос-Анджелесский симфонический; в одном скрипки, в другом медные духовые инструменты, в третьем литавры и деревянные духовые. В суматохе забыли дирижера с его палочкой. Позднее в тот же день, также в трех фуникулерах, совершил восхождение Мормонский церковный хор из Солт-Лейк-Сити; в одном сопрано, в другом баритоны, в третьем басы. Они пели „Вперед, воители Христовы“, что показалось очень уместным, когда они скрылись в тумане. Сообщается, что на флаги, украсившие троллейбусы, поезда и фуникулеры, пошло десять тысяч миль красной, белой и синей материи. Когда знаменательный день подошел к концу, одна слегка истеричная дама, боготворившая профессора Лоу за то, какие усилия он вложил в создание рельсового пути, баров и гостиниц, заявила, согласно рассказам: „Хвала Господу, от коего проистекает всяческое благословение, и профессору Лоу тоже хвала“, после чего все заново прослезились», — бормотал я.

— Охренеть, — проговорил Крамли.

Я добавил:

— «Тихоокеанская железная дорога вела к Маунт-Лоу, Пасадена-Острич-Фарм, Силег-Лайон-Зу, Сан-Гэбриел-Мишен, Монровии, Болдуинз-Ранчо и Виттиеру».

Крамли буркнул что-то себе под нос и замолк, ведя машину.

Приняв это за намек, я спросил:

— Уже приехали?

— Заячья душонка. Открой глаза.

Я открыл глаза.

— Думаю, приехали.

Мы в самом деле приехали. Перед нами стояли развалины железнодорожной станции, за ними — несколько обугленных подпорок сгоревшего павильона.

Я медленно выбрался из машины и остановился рядом с Крамли, обозревая мили земли, ушедшей в плаванье навек.

— Такого и Кортес [370]не наблюдал, — заметил Крамли. — Вид что надо. Удивительно, почему дорогу не восстановили.

— Политика.

— Как всегда. И где мы в таком месте отроем субъекта по имени Раттиган?

— Вот там!

Футах в восьмидесяти от нас, за обширным пространством перечных деревьев виднелся маленький, наполовину вросший в землю домик. Огонь до него не добрался, но краска была размыта и крыша потрепана дождем.

— Там должно быть тело, — сказал Крамли, направляясь туда вместе со мной.

— Тело всегда имеется, иначе зачем идти смотреть?

— Ступай проверь. Я здесь постою, позлюсь на себя за то, что мало взял выпивки.

— Детектив какой-то.

Я не спеша приблизился к домику и изо всех сил стал тянуть дверь. Наконец она взвизгнула и подалась, я испуганно отпрянул и заглянул внутрь.

— Крамли, — позвал я наконец.

— А? — Нас разделяло шестьдесят футов.

— Пойди посмотри.

— Тело? — спросил он.

— Лучше того. — У меня перехватило дыхание.

ГЛАВА 10

Мы вступили в лабиринт из газетной бумаги. Да что там лабиринт — катакомбы с узкими проходами меж штабелей старых газет: «Нью-Йорк таймс», «Чикаго трибюн», «Сиэтл ньюс», «Детройт фри пресс». Пять футов слева, шесть справа и промежуток, где маневрируешь, со страхом ожидая обвала, который раздавит тебя насмерть.

— Ни фига себе! — вырвалось у меня.

— Да уж, — проворчал Крамли. — Господи Иисусе, да тут газет, воскресных и ежедневных, наверное, тысяч десять, уложенных слоями — нижние, гляди-ка, желтые, верхние белые. А штабелей не один, не десять и не двадцать — бог мой, целая сотня!

И правда: газетные катакомбы, проглядывавшие сквозь сумерки, плавно поворачивали и исчезали из виду.

Позднее я сравнивал себя с лордом Карнарвоном, открывшим в 1922 году гробницу Тутанхамона. Все эти старинные заголовки, груды некрологов — к чему они вели? Штабеля, еще штабеля, а за ними еще. Мы с Крамли пробирались боком, едва протискивая живот и зад.

— Боже, — прошептал я, — случись настоящее землетрясение…