Голод Рехи

В последние дни она кое-как скрашивала ужасное одиночество почетного пленника. Но теперь, стоило ей войти, Рехи насторожился и присмотрелся: она изменилась. Ее движения отзывались чеканным однообразием, а в глазах потух неукротимый пламень. И хуже всего – исчезло лицо. Стерлось, пропало в зыбучих песках одинаковых рож сотен караульных, дозорных и челяди.

– Ох… нет же… нет! – выдохнул сдавленно Рехи. – За что тебя? За что…

Он обращался к себе – не к ней. Ведь он уже прекрасно знал, что общается отныне с очередным творением Саата. Ее не осталось, ее испили до дна.

– Страж, с кем вы только что говорили? – неестественным звенящим голосом спросила телохранительница. Вернее, ее оболочка.

– С самим собой. Нельзя уже? – буркнул Рехи, прикрывая лицо рукой. Перед ним застыл ходячий мертвец, очередная жертва промедления растерянного Митрия, стоящего у истоков всей этой гибельной неразберихи. За что? За что все? Верховный семаргл не отвечал.

Ведь был же мир как мир, где враждовали короли, сбрасывали с тронов братьев и сестер, чертили кровью подданных новые границы на старых картах. А потом на несколько тревожных лет застывал хрупкий покой – среди нарядов и услад вельмож, среди болезней и тяжелых повинностей крестьян. Но то был мир, а теперь осталась только смерть. И все ради общего блага. Ради спасения целого мира Рехи уже лишился Ларта, не знал о судьбе Лойэ и Натта, а теперь у него отняли и возможную союзницу. Саат действовал быстрее, чем думали Митрий с Сумеречным.

– Саат! За что ты ее? За что? – с укоризной обратился к верховному жрецу Рехи.

– Пришло ее время испить моей милости, – ответил устами телохранительцы Саат. – Чем раньше, тем лучше.

– Лучше? Лучше ей будет, когда ты ее к стене приклеишь, а потом сожрешь ее раздутый труп? – вскричал Рехи, но остался недвижим. Он все равно сражался бы с пустотой, с безвольным телом женщины, предупредительно выставившей меч. Саат же с упоением продолжал:

– Когда я всех поглощу, исполнится великий замысел Двенадцатого! Когда не останется ни одного безбожника, когда все сольются со мной! Это будет совершенный мир!

Он искренне верил в созданный им культ, в единение с божеством посредством поедания уверовавших в него. И оттого чудовище не находило в себе ни толики вины, ни капли сострадания. Верховный жрец творил великий замысел бытия, ведь так ему казалось, когда он вонзал клыки в очередное обиталище червей и разложения.

– Это будет пустой мир! – ответил Рехи, ударяя кулаком по каменной плите, сдирая истончившуюся кожу о сколотый завиток барельефа. Потекла кровь, засочилась по пыльной плите, затерялась во мху между камней на полу.

– Таков великий замысел начала и конца, – ответил Саат. – Иди в тронный зал. Тебя народ заждался. Она тебя проводит.

– Идемте, Страж, – ответила женщина уже своим голосом, поднимая его за локоть. От нее ничего не осталось, Рехи не хотел притрагиваться к ней. Любая близость с прошедшим ритуал сравнилась бы со страстью к трупу. Такое тоже случалось на пустошах, но Рехи питал отвращение к подобным утехам. Его всегда тянуло к живому теплу, хоть сладкой крови, хоть желающего наслаждения тела. Но в Бастионе все прогоркло и сгнило, еще три сотни лет назад великий город пал после ранения Стража.

– Если ты такой всемогущий, зачем нужен я? – прошептал Рехи, когда вновь увидел собравшийся в тронном зале народ: просители или оболочки, столпившиеся во имя культа, словно бы и дел других не было за пределами дворца – только приносить дары Саату, сдирая с себя последнее вместе с кожей.

– По легендам, Страж должен исцелять, – объяснил Саат, мерно шествуя к центру каменной трибуны. – Но что исцелять, когда сам мир просит его добить? Ты всего лишь приманка для тех, кто еще стремится к Бастиону, для тех, кто цепляется за ложное спасение. Я подарю им истинное. Истинное спасение во мне! Ты думаешь, я немилосерден? Это и есть проявление моей великой любви.

Он верил в самого себя, отдавшись навеки великому безумию страшного плана. Мир действительно корчился и смердел, как зараженный холерой больной, как восставший мертвец. Еще триста лет назад его прихлопнули крышкой черных туч, чтобы сварить уцелевших глупцов заживо в жерлах вулканов. Так старый адмирал повествовал о временах, когда разом взорвались все огненные горы и кратеры извергли великий огонь по милости Двенадцатого. Почему-то Рехи только теперь вспомнил старые сказки. Только теперь задумался о причинах. Митрий, очевидно, тоже. Раньше он списывал все на безумие собственного творения. Теперь же что-то не сходилось, возникали лишние фигуры на доске его выверенной игры. Фигура, пожирающая мозги…

В течение очередного «ритуала» Саат успел опутать черными линиями еще пять голов. Больше в зале никто не крикнул, что во главе культа монстр. Если кто и замечал морок, то молчал. Молчать о правде легче, чем умирать за нее.

– Ступай, Страж, – кивнул Саат, когда прием просителей был завершен.

– А кого и когда я буду исцелять? – встрепенулся Рехи, когда Вкитор и стражники готовы были вывести его из зала.