Голодные прираки

– И я скажу, – добавил второй. Он был помельче первого, и ростом, и плечами, и руками, и ногами, и головой, но длинноволосый, в отличие от первого, коротковолосого, узколицый и крупноглазый, очень подвижный и очень грустный. Его штатский (как и у первого) костюм отлично сидел на нем, светлый, кокетливый.

– Говорить буду я, – веско произнес первый.

– И я буду говорить, и я! – обиженно вскрикнул второй, расстегивая и застегивая рубашку – на себе и на своем сотоварище, очень скоро и очень умело. Расстегнул-застегнул, расстегнул-застегнул, шурша.

– Трогай, – приказал первый.

– Трогай, – повторил второй и с вызовом посмотрел на первого.

Нехов нажал на педаль, и машина двинулась пока вперед, по песку и по темноте.

– Помолчи, – беззлобно проговорил первый.

– Ну почему? Почему? – плаксиво заныл второй. – Ты всегда ущемляешь мои права. Всегда. Я тоже хочу иметь свое мнение, а также и многое другое, чего благодаря твоей милости я не имею. Но хочу, а не имею, но хочу. Вот так! Да!

– Начинается, – вздохнул первый и что-то добавил не по-русски.

– Не начинается, а продолжается, – тряхнув головой, упрямо заметил второй. – Ну сколько можно, право. Ты ценишь и любишь только себя, а меня не ставишь ни во что!…

– Ставлю, – хохотнул первый. – В позу…

– Фи, фи, фи, фи! – замахал руками второй. – Как пошло и плоско и совсем не смешно, – и, не сдержавшись, рассмеялся коротко. И тут же опять зачастил, сердясь: – Я всегда думал, что если я принесу настоящее наслаждение мужчине, то смогу подчинить его себе. Он же ведь снова захочет испытать это наслаждение. И будет со мной! конечно же, ласков, нежен и уступчив. Будет слушаться меня, потакать мне. А оказалось все наоборот. Я принес тебе истинное наслаждение. Ведь так? И тем не менее ты не слушаешься меня и не потакаешь мне. И это я бегаю за тобой, а не ты за мной. Это я бегаю за твоим поганым членом.

– Поганым, – согласился первый. – После твоей задницы, всегда поганым.

– Я когда-нибудь убью тебя! Убью, – второй застучал кулачками по мускулистому первому. – Мало того, что ты делаешь со мной, что хочешь, как хочешь и где хочешь. Ты еще и перетрахал всех моих друзей. И моего мужа. И его брата. И еще одного брата. И его племянника. И его племянницу. И ихнего отца. И ихнюю мать. Да мало этого, каждое утро ты еще мастурбируешь по полчаса. И после всего этого я еще должен любить тебя, любить, да? – второй заплакал слезами, лицо его блестело в отсветах нескончаемо неземного, возвышенного и возбуждающего синего неба. Лицо его светилось под верным спутником Земли – Луной, под которой ничто. Лицо его было… Лицо его есть… Лицо его будет ПРЕКРАСНЫМ.

– Я люблю тебя! – шептал он. – Я люблю тебя, – говорил он. – Я люблю тебя, – кричал он.

Первый – весь – потянулся ко второму – всему – обнял его, поцеловал нежно в ушко, в губки, застонал на выдохе, захрипел на вдохе, стал сильнее целовать, яростнее, трясясь и подпрыгивая. Одежду с него стал срывать и ботинки, и кольца, и перстни. И целовал, целовал, целовал…

– А вот это уже лишнее, ребята, – решил Нехов и резко нажал на тормоз. Ребят бросило вперед прямо к Нехову.

Нехов с разворота одного ударил в переносицу, и другого ударил туда же. И пока они не успели прийти в себя, повторил удары. И в третий раз ударил и того и другого – для верности, – полностью повернувшись теперь к ним лицом, а к рулю задом, коленями забравшись на свое водительское сиденье, предназначенное для сидения водителя. И когда ударенные потеряли как осознание себя, так и способность двигаться, вышел из машины и стащил их, отдуваясь, редкими чувствами не отягощенных, с заднего сиденья, предназначенного для сидения пассажиров, на истерзанную землю многострадальной страны. Там и оставил. И уехал, забрав с собой автомат Калашникова и пистолет Макарова. Посмеиваясь.

Добравшись до центра, лицо свое в зеркальце заднего вида яснее различать стал, обрадованный (здесь, в центре, света потому что больше было), и в глазах своих спокойствие с удовлетворением отметил (в центре безопаснее потому что было). Когда по окраинам ехал, знал, что взгляд взгляду его передает, ствол стволу, патрон патрону, хоть и посмеивался.

Кто-то улыбался ему на улицах. Нехов не запомнил кто, но кто-то улыбался, и не один – два, три…

Отражались огни на матовом капоте, скользили бликами по ветровому стеклу, по стеклу часов «Роллекс» на его левой руке, убегали прочь, усаживались позади машины на асфальте рядком и следующую машину ожидали нетерпеливо, вздрагивающе.