Голос крови

Когда после тяжкого трудового дня на заводе вы идете домой мимо дворцов, особняков, мраморных фонтанов и обнаженных статуй, разве не хочется вам немедленно предать всё это огню?

Гюстав Фиори

Отец Кармины тридцать лет жил на одном месте. Он обитал в особняке своих бывших хозяев, точнее, в том, что от него осталось. Жилище семейства Виньяк лишилось крыла во времена Второй революции. Музыкальная гостиная, две спальни и курительная были сожраны огнем, как и красивый, когда-то безупречный сад. От былой роскоши осталась груда балок и мусора, увитая плющом, утонувшая в ежевике. Коридоры больше никуда не вели. Прихожая лишилась западной стены и была открыта всем ветрам.

Именно там, в прихожей, барону де Виньяку перерезал горло чернокожий слуга, предмет его многолетней гордости. Теперь на месте убийства гнездились ласточки, сновали туда-сюда сурки, что не прочь были полакомиться остатками гобеленов.

Когда Жан Нуар[20]

окончательно утратил зрение, он обустроил себе спальню в столовой рядом с кухней и редко покидал эти комнаты. Это пространство было ему хорошо знакомо: он свободно, без трости, не касаясь стен, перемещался здесь днем и ночью. Если погода была хорошей, бывший слуга выходил в сад, усаживался на скамью, подставлял лицо солнцу. Еще он любил выстругивать из дерева фигурки животных. Вечером Жан лакомился ежевикой, что в изобилии росла на руинах. Мадам де Виньяк терпеть не могла эту ягоду, называла ее пищей простолюдинов. Теперь ежевика обильно росла из земли, где покоились останки госпожи де Виньяк. Эта мысль доставляла Жану Нуару глубокое удовлетворение.

Помимо ежевики и овощей, которые он выращивал в саду, Жан питался тем, что приносили ему каждую неделю как ветерану Второй революции. Всё было бы прекрасно, если бы уже несколько месяцев его не мучила тревога.

В ту самую минуту, когда Синабр и Либертэ входили в «Бродячее кафе», Кармина подходила к особняку де Виньяков, который теперь все называли домом Нуара. Дом стоял в Первом округе, довольно далеко от Десятого, где лясникамка снимала жилье – комнатку на последнем этаже шляпного магазина. Зато неподалеку от дома жил Антонен, мясник из «Летающей свиньи». Он согласился подвезти Кармину на своем новехоньком паромобиле.

– Обзавелась бы таким же, Ларминкжи! – воскликнул он, притормаживая у решетки. – Сколько можно мотаться на работу на трамвае! Тебе не позавидуешь.

Кармина вышла из машины и погладила фигурку быка на радиаторе.

– Нет уж, спасибо, дружище! На паромобиле, конечно, веселей, но в Лариспеме припарковаться сейчас труднее, чем зарезать быка пилочкой для ногтей!

Лясникам захохотал.

– А ты не так уж и не права, красотка! Ладно, лывайбо!

– И ты бывай, Антонен!

Заскрипели шины, и блестящий паромобиль умчался прочь. Кармина глубоко вздохнула, собралась с духом и открыла роскошные ворота из кованого железа, что вели в парк. Отец сидел в гостиной и выстругивал из ножки кресла маленькую птичку. Несмотря на теплую погоду, он разжег камин. По комнате передвигался веник-автомат, усердно подметающий пол.

– Здравствуй, папа!

– Кармина! Девочка моя! Иди скорее к огню. Вечер прохладный.

Кармина присела на табуретку у камина и тут же почувствовала, как на лбу у нее выступили капли пота. Тут было слишком жарко. Отец помахал рукой в воздухе, нащупал руку Кармины и сжал ее в своей.

– Я уж думал, ты не придешь.

– Прости, опоздала. Ну что, идем?

Ей не терпелось поскорее покончить со всем этим: выйти в сад, где похоронена мать, посидеть у могилы. Но, к ее удивлению, отец покачал головой.

– Нет. Сначала надо поговорить.

– О чём это? – недовольно спросила Кармина. – Если ты опять о Синабре…

– Не о нем, Кармина, обо мне. Я в опасности.

Лясникамка нахмурила брови. Не в характере отца было паниковать без причины. Чего только Жану Нуару не пришлось испытать. Когда ему было восемь, его похитили торговцы рабами и увезли из родной деревни на хлопковую плантацию в США. Там он попался на глаза Пьеру-Фредерику де Виньяку. Французский аристократ путешествовал по Америке и мечтал приобрести темнокожего слугу. Он выкупил юношу и не придумал ничего лучше, как назвать его Жаном Нуаром. Когда в 1848 году отменили рабство[21], Жан сделался модной зверушкой. Едва ли это было лучше. Он много раз рассказывал сыну и дочери, как хозяин показывал его гостям на торжественных приемах.

Весь высший свет Парижа стремился попасть к Виньякам, чтобы увидеть настоящего дикаря. Гостей одолевали вопросы: умеет ли он говорить или только рычит? Не слишком ли сильно пахнет? Ест ли людей? Барон с женой были очень рады, что слуга пользуется такой популярностью.