Голос Вселенной 1993 № 15-16

Буба налился кровью, стал багровым и страшным – вот-вот не то лопнет, не то всех перекалечит. Нервишки у него были расшатаны еще с тех пор. Хотя и подлечился здесь немного, без ширева-то. Ведь загибался двадцать лет назад, до последней стадии дошел. Его когда перешвыривали, так и думали: подохнет здесь, точно подохнет. И он сам так думал. Но оклемался, за год всего-навсего, выправился. И еще пять лет ходил, не мог поверить, что без ширева его ноги носят. Но возврата из зоны назад нет, это и Чокнутый знал. Потому не просился назад, чего возникать попусту! От этих рож его поначалу тошнило. Он их за галлюцинации принимал, за продолжение своего горячечного бреда. А потом привык, ко всему привыкнуть можно. Особенно тут.

– Последний раз объясняю, – проговорил он надтреснуто, пытаясь взять себя в руки. – Эта тварюга горбатая, что по пустырям ошивалась да стекляшки кокала с малышней нашей, десяток туристов за раз угробила! Там, в развалинах! Просекли момент?!

– Я пошел прятаться, – сказал Доходяга Трезвяк и встал.

Бегемот Коко преградил ему путь.

– Ну уж нет, братишка. Тебя в совет выбрали, так советуйся давай, а то я те харю-то набью сейчас, при людях, избранничек хренов!

– Ты мене не трожь, сука! – вскочил инвалид Хреноредьев.

Бегемот дал ему щелчка, и инвалид опустился на свое место.

– Извиняюсь, стало быть, – поправился все же Коко, – не хренов, а херов! Суть не меняется!

– То-то! – тявкнул Хреноредьев. Он был удовлетворен. Трезвяк понял – не выбраться.

– Так вот, дорогие посельчане, – продолжил Чокнутый, – они из своих пушек нас всех как солому пережгут. И на развод не оставят! За каждого, ихнего по тыще наших ухлопают! И все равно ведь найдут, ясно, оболтусы?!

– Больно едрено! – вставил Хреноредьев. – В одночасье не скумекаешь, кочерыжь тя через полено!

Буба вспрыгнул на стол, топнул сапогом, что было мочи, потом еще раз – пяток он не жалел.

– Молча-ать! Всем молча-а-ать!!!

От дикого шума проснулся папаша Пуго. Не разобравшись в чем дело, он с воем и визгом пронесся через всю комнату из своего угла прямо к окну – и сиганул в него. Через мгновенье округу потряс истошный вопль, видно, приземлился папаша не слишком удачно.

– Матерый человечище, – задумчиво проговорил в тишине Бегемот Коко и скрестил на груди все четыре руки.

– Одно слово – работник! – поддержал «его Хреноредьев. – Ноне таких и не осталось, повымерли все.

Буба сразу как-то успокоился, спихнул со стола Пипку Выпил воды из жестянки – вода была ржавая и отдавала керосином.

– Думайте, придурки, или всем загибаться, или…

– Чего примолк, договаривай! – Бегемот был настроен решительно.

– …или будем сообща отыскивать виновных! Понятно?!

– Мазуту объелся, что ль! – не выдержал Хреноредьев. – И где ж ты его, виновного-то, отыщешь теперя?! Она, гадина, умотала, как ее, эта, горбатая которая… Да и не возьмешь ведь голыми руками, едрит тя дурошлепа!

Бегемот кивал. В такт движениям его огромной головы, покачивалась мясистая, на полпуда, губа, глаза были туманны.

– Инвалид прав.

– Дурак ты, Коко, недоделанный! И Хреноредьев твой – остолоп, тупица, дебил! – Буба был готов выпрыгнуть вслед за папашей Пуго в окошко. Он с трудом сдерживал себя, чтоб не перейти врукопашную с членами поселкового совета. – Дегенераты! Не надо никого искать и ловить! Это дохлый номер! Выдвинем своего, нашенского виновного, обяжем… и сдадим туристам, дескать, весь спрос с него! Понятно?!

В комнате стало совсем тихо.

– Ну, какие будут предложения? Кто чью кандидатуру выдвигает?! Пошевеливайте мозгами, кретины!

Тишина стала зловещей.

– Иначе всем крышка!

В эту минуту что-то зачавкало, захрюкало. Завоняло псиной. Сначала появились две огромные мохнатые лапы, они вцепились в края подоконника из-за окна. Потом показался и сам обладатель лап – папаша Пуго. Он залез внутрь, уселся на подоконник, поскреб волосатую грудь и радостно осклабился.

– Гы-ы, гы-ы!

Все как один уставились на него.

– Выбирать надо лучших! – твердо произнес инвалид Хреноредьев. И добавил от полноты чувств: – Едрена-матрена!

Котособаченок Пипка осторожно, оставляя мокрые следы, пополз к выходу. Папаша Пуго поймал его длиннющей своей лапой, поднес к обезьяньим губам, поцеловал слюняво, потом прижал к груди и стал медленно и тяжеловато поглаживать.

– Лучше обходчика Пуго в поселке никого нету, – сказал Бегемот Коко.

– Гы-ы, гы-ы, гы-ы! – папаша Пуго любил, когда его хвалили.

Буба Чокнутый слез со стола, оправил комбинезон на впалой труди, откашлялся и, стараясь придать голосу солидное звучание, вопросил;

– Будем голосовать?

– А как же, едри тя кочергою!

– Я попрошу воздержаться от реплик! Кто за нашего доблестного и достойнейшего посельчанина, передовика и трудягу папашу Пуго, поднять руки.

Бегемот задрал вверх все четыре. Инвалид Хреноредьев махнул своим обрубком. Доходяга Трезвяк проголосовал не сразу, будто было о чем думать! Молчавшую до того мастерицу и активистку Мочалкину-среднюю насилу добудились, не и она, озираясь помутневшим сиреневым тазом, позевывая и роняя слюну, последовала общему примеру.