Голоса деймонов

Представьте себе, как бы это выглядело, если бы книга закончилась такими словами рассказчика: «На прощание он обнял ее просто как ровесницу». До чего бы это было фальшиво! Катастрофическая ошибка! Из уст рассказчика это прозвучало бы до омерзения слащаво, тогда как нам сейчас больше всего нужны тепло и глубина искреннего чувства. Разумеется, гениальность этого отрывка — в том, что Гвен выражает это необходимое чувство, сама не понимая, о чем говорит, и предоставляя нам сделать выводы самостоятельно. И это действительно должно произойти не сразу, а потом: нам нужно не стороннее описание чувств, которые испытывает Гвен, а непосредственное выражение этих чувств, идущее изнутри. И Гвен выражает их собственными словами, когда рассказывает мужу о происшедшем. В некотором отношении тетя Гвен — эта добросердечная женщина, нервная, подчас глуповатая, но куда более отважная и бесконечно более восприимчивая, чем ее муж, — и есть настоящая героиня книги. Подобно садовнику Авелю, единственному, кроме Хетти, обитателю прошлого, который способен видеть Тома, тетя Гвен ухитряется заглянуть в прошлое и увидеть ту маленькую девочку, которой когда-то была миссис Бартоломью, а затем поделиться своим откровением с мужем — прекрасно зная, что он сочтет это «совершенно бессмысленным».

Что ж, тем хуже для тех, кому хватает ума распознавать бессмысленное и отмахиваться от него, не теряя времени даром. И — честь и хвала тем, кто все-таки делится своими откровениями с этими умниками, хотя и понимает, что до них не достучаться.

Об этой книге и о таинственной, теневой фигуре рассказчика, равно как и о прочих персонажах можно было бы говорить еще очень и очень долго. Но автор и рассказчик — не единственные участники процесса чтения. Есть еще и настоящий, живой читатель. И есть читатель имплицитный — тот, на которого предположительно рассчитана книга. И, наконец, есть самая таинственная из всех теневых фигур — имплицитный автор (или, как я предпочитаю его называть, подразумеваемый автор).

Да, чуть не забыл! Есть еще наш мистер Здравый Смысл, он же Читатель-которого-не-одурачишь. Но он не ходит на лекции, так что о нем и вправду можно забыть с чистой совестью, — да и в любом случае отпущенное мне время подошло к концу.

Эта лекция памяти Филиппы Пирс была прочитана в Хомертон-колледже Кембриджского университета в 2011 году.

После лекции одна из слушательниц (которая оказалась дочерью Филиппы Пирс) подошла ко мне и спросила, знаю ли я о том, что эта знаменитая последняя глава обязана своей славой редактору. Я не знал, и она рассказала мне, что первоначально за этой главой следовала еще одна, но редактор посоветовал убрать ее, сочтя известный нам финал идеальным. Филиппа Пирс прислушалась к его совету. Иногда мне кажется, что фамилию редактора — наряду с фамилиями верстальщика и дизайнера — следовало бы указывать на каждой книге.

Чтение в Пограничье

Чтение, книги и иллюстрации

О пространстве между внутренним миром читателя и книгой, которую он читает, а также о некоторых иллюстрированных книгах, в Пограничье которых мне особенно нравится гулять

Пограничье, то есть область, которая начинается непосредственно за границей, — это пространство, формирующееся между индивидуальной психикой читателя и книгой, которую он читает. Для каждого человека это пространство будет особым, потому что некоторые части Пограничья принадлежат книге, а некоторые — конкретному читателю, то есть нам: нашим воспоминаниям; ассоциациям, которые у нас вызывает то или иное слово или пейзаж; тем элементам повествования, которые находят особый отклик у нас лично. Поэтому сколько бы ни было у книги читателей, среди них никогда не найдется даже двоих, которые восприняли бы эту книгу одинаково. Но мы всегда можем поговорить об этом с другими читателями; можем рассказать им о своих впечатлениях и сравнить нашу пограничную область с чужими.