Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Дина Атаниязова тогда считала, что тбилисские события – это следствие «изнашивания русской имперской идеи, имевшее тяжелые последствия как на периферии, так и в центре»[1041]. Профессионалы, студенты и торговцы Кавказа и Средней Азии считали 1990 г. важным поворотным моментом, когда надежды перестройки испарились на фоне экономического кризиса и национальной напряженности. Экономический «центр на полпути» рушился быстрее, чем его можно было построить, поскольку советские граждане в той мере, в какой они когда-либо ими были, потеряли веру в то, что либерализация может остановить безработицу и растущий дефицит необходимых товаров

[1042]. Дружба народов в Ленинграде и Москве сменилась открытым национализмом и расизмом. Жители Кавказа и Средней Азии больше не могли хвалить безопасность и свободу городских улиц. Несмотря на то, что городские власти выделяли ресурсы на решение национальных проблем все большее число мигрантов начинали размышлять о том, оставаться ли им в городах, которые больше не казались открытыми для всех советских граждан.

Еще одно советское военное вмешательство – в Баку в январе 1990 г. – сигнализировало об очевидной неспособности Москвы контролировать события в союзных республиках, националистические лидеры которых требовали если не полной независимости, то хотя бы автономии. В отличие от разгона протестов в Тбилиси, который инициировали местные власти, этот инцидент связан непосредственно с Горбачевым, который отдал приказ ввести советские войска в азербайджанскую столицу, где антиармянские погромы привели к гибели нескольких человек. Националистический политический альянс – Народный фронт Азербайджана – смог эффективно противостоять Коммунистической партии. Для обеспечения чрезвычайного положения в город направили более 26 тыс. солдат. Они открыли огонь по мирным жителям, в столкновениях, которые продолжались более трех дней, погибло от ста до трехсот человек[1043]

.

События 20 января в Баку положили конец короткой партийной карьере Фуада Оджагова. Он вступил в партию годом ранее, преодолев политические опасения и надеясь, что гласность и открытые выборы на Съезд народных депутатов сигнализируют о повороте к более свободному Союзу. Оджагов признал, что карьерный рост был его основным мотивом; он только что получил место на факультете психологии и права Российской академии наук, это была должность в «идеологическом» отделе, где членство в партии играло важную роль в продвижении по службе. Тем не менее Оджагов не смог смириться с приказом руководителя СССР о нападении на его родной город Баку и был полон решимости способствовать завершению советского проекта[1044].

Январское насилие в Баку ознаменовало последний поворот к тому, что быстро превратилось в крутое пике, в котором оказался весь Союз. Еще одна волна армянских беженцев направилась на Север, всего 180 тыс. человек; а азербайджанцы, одним из которых был Оджагов, также потеряли надежду на нормальное будущее своей республики при советской власти[1045]. Таджикские экономисты уже открыто осуждали «жесткое регулирование регионального развития из единого центра, ущемляющее местные и региональные интересы, подавляющее инициативу и предприимчивость населения»[1046]

. Поскольку перестроечные реформы не привели к улучшению советской экономики, Горбачев метался между консервативными и радикальными политиками, чтобы сохранить власть, но также чтобы поддержать ощущение экономического прогресса СССР. Однако инфляция нарастала, а затем взлетела с 10 % в 1990 г. до 140 % в 1991 г. Ощущение кризиса охватило советскую прессу и общественность, поскольку массовые уличные демонстрации в Восточной Европе ускорили распад коммунистического блока, а насилие в Нагорном Карабахе усилилось. Националистические движения привлекли огромное число сторонников, особенно в прибалтийских республиках. Общественная жизнь, прорвав рамки «социалистического плюрализма» эпохи гласности, выплеснулась на тех, кто призывал к концу СССР как на периферии, так и в центре[1047]. Экономические трудности и национальная напряженность заставляли все большее число советских граждан искать убежища в Ленинграде и Москве, ночевать на вокзалах, в общественных зданиях или в коридорах квартир. Заметно увеличилось количество бездомных. Пресса эпохи гласности открыто обсуждала бомжей (людей без определенного места жительства) на улицах, лишь подтверждая то, что жители сами могли увидеть в собственных городах[1048].