Голова

Правда ли, что Ланна взял курс на гуманность? Терра бросало то в жар, то в холод. Вот оно решение! И пришло оно в самый неожиданный момент, посреди хаотического разгула тщеславий, злобствований, борьбы за ложные взгляды, борьбы за ничто. Оно пришло в недобрый час; а какой час может быть лучше? В минуту решения Терра раскаялся и в борьбе и даже в победе… Совещание, к которому присоединились еще многие депутаты, заняло территорию вплоть до третьей гостиной. Кто подслушивал, разносил дальше слова: «отмена смертной казни», повторяя их как долгожданный приговор судьбы. И в самом деле, это встречали как приговор. Терра, которого дружеские рукопожатия втянули в центр толпы, видел, как побледнели некоторые лица, он встречал взгляды, застывшие от злости Издали на него глядели в упор глаза Алисы Ланна, его врага в этот час.

Кое-кому из менее крупных политических деятелей стало не по себе от зависти. Кнак, наоборот, допытывался у Шеллена, правда ли это. «В Пруссии становится интересно», — ответил отпрыск газетного треста и указал на Терра, которого окружили дамы — Швертмейер, Блахфельдер, самые «сливки». Тогда и Кнак кивнул ему издали, как ближайший друг, который давно единодушен с героем дня. И даже граф Гаунфест не устоял перед успехом, он строил Терра глазки. Только банкир Бербериц смотрел на него критическим взглядом, исполненным грусти. Вот какова была обстановка к моменту прихода Мангольфа.

— Как ты чувствуешь себя на вершине успеха? — спросил он сердечным тоном. Терра огляделся по сторонам, незаметно скривил рот; они поняли друг друга. Успех ничего не стоил, он был обесценен этими пошляками, которых ничто не волновало, кроме успеха как такового. Ни идея, ни человек, — только успех. Неутомимая погоня завлекала всех…

— На одну минуту! — попросил Мангольф; и когда ему удалось отвести друга в сторону: — Мужайся, дорогой Клаус, твой успех основан на ложном слухе.

Терра вздрогнул всем телом.

— Жестоко, правда? — сказал друг еще сердечнее. — Что почести! Их можно презирать, Но когда их едва успеешь вкусить и они превращаются в… ты сам увидишь, во что… К чему эта шутка? — спросишь ты. Да, таковы шутки Ланна. Ты его наперсник, потому ты его и не знаешь… Как мог он думать об отмене смертной казни, когда он прекрасно знает, что в таком государстве, как наше, вообще ничего не отменяется? Но на случай непредвиденной высочайшей прихоти он иногда пускает в ход безответственные слухи.

— Понимаю, дорогой Вольф. На самом же деле он потчует моих коллег охотничьими рассказами.

Но друга это не смутило.

— Нет, он не враль. Он заключает с твоими коллегами сделку. Разве это не самое существенное? Депутаты будут получать суточные даже в том случае, если рейхстаг отдыхает половину сессии. Не называй это подкупом, это просто деликатное оружие против оппозиции, собственное изобретение Ланна.

— В Пруссии становится интересно, — сказал Шеллен, у которого был тонкий слух.

— Я ни одной минуты не сомневаюсь, дорогой Вольф, что тебе доставило искреннее удовольствие открыть мне глаза, — заключил Терра.

Мангольф пожал плечами и отошел. Ланна окончил свои переговоры; ему пришло в голову просить Альтгот, чтобы она спела; его приятельница не должна остаться в тени из-за успеха молодой певицы. Альтгот увидела, что все двинулись к ней, она испуганно запротестовала; но ее благодарный взгляд искал Ланна. Только ему свойственна такая чуткость! Она спела балладу.

— Голос сохранился хорошо, но дикция плохая, — сказал кто-то, на что Шеллен привел ее слова: «Король с Клемансо сидели у Ритца…»

Терра стоял, покинутый всеми, и Гуммелем в том числе; даже граф Гаунфест перестал строить ему глазки. Политические деятели, которым было не по себе от его успеха, смотрели на него теперь с недоверием, как на авантюриста. Они уже снова вступили в подозрительные переговоры с плешивым племянником Кнака. А сам Кнак, восхищенный голосом певицы, повернулся к Терра спиной. Толлебен не удостоивал его своим злорадством, как не удостоил и поздравлением. В умных глазах графини Ланна светилась насмешка; и даже глухие придворные дамы что-то расслышали; они кричали на ухо друг другу о каком-то шарлатане, который хотел свыше меры продлить человеческую жизнь и, конечно, осрамился.

Но один человек все-таки заговорил с Терра. Не обращая внимания на его удивление, Эрвин Ланна сказал:

— Я случайно сегодня вечером во фраке. Ни за что не приехал бы сюда, если бы знал, что здесь творится. Хотел поговорить с сестрой наедине об одной ее фантазии, которую я не одобряю. И вдруг я слышу здесь от многих, даже от тех, кто меня не знает, что фантазия эта сегодня же будет осуществлена, а сестра избегает меня. Поэтому я ухожу. И вам, я вижу, не по себе. Пойдемте со мной! Только не думайте, что Алисе лучше, чем нам. Но она, очевидно, уже не может отступить.