Голова Якова

Он поднялся и принялся напевать арию.

В доме было тихо.

Было слышно, как внизу брат готовит себе кофе.

Дом зиял жизненным пространством, в котором не хватало отца. На опустевших местах воображение создавало фантомы. Природа не терпит пустоты, потому что узнает в ней саму себя.

3

Базель научил его алхимической науке, которую Юнг привез из Китая. В Венеции он плавал на Золотой Гондоле. В Кракове в голове у него завелись вороны. В консерватории он обнаружил, что под ногами у него змеи.

4

Якова такие расклады обломали, он ушел в схизму и ересь. Священными печатями и пентаграммами запечатал все думы про музыку, умер и стал ходить мертвым, с пентаграммой на голове.

5

Он перестал писать. Он начал искать.

Он стал уязвимым, как никогда.

Свои исследования он называл, вслед за Бэконом, на латыни: «Experimenta Lucifera» – «Опыты Светоносные».

Завернувшись в плащ, он пересек границу и выдохнул в своей каморке, в отцовском доме, в саду подо Львовом.

6

Итак, ты – Ирена.

Ежедневные experimenta давали ощущение защищенности. Он одиноко трудился в келье, тщательно разлагал на элементы историю человеческой музыки. Его классификация была не менее детальной, чем средневековые трактаты по ангелологии; не менее подтвержденной, чем данные об элементарных частицах в современной физике. Он понимал, что хотя Грааль уже утрачен, его можно отыскать, потому что на самом деле он везде и во всем.

Приняв то, что музыкой является все, что делается на выдохе и на вдохе, он разложил свой дух на роды и колена, проследил оком разума генеалогию звука вплоть до праотца Адама и записал его повороты как чередование нот особенным любовным письмом, ведь музыка продолжала оставаться его мистической супругой. Записывал генеалогии ладов и мелодий, а за ветвями связей пытался разглядеть Древо Познания. Пытался – и не видел. Одни ветви, и ни начала им не видно, ни конца.

С наступлением вечера Яков упырем выползал на улицы Львова глотнуть свежей крови. «Мертвецъ быхъ, аще человеколюбiя не имамъ». Эту татуху на плече, еще тогда, когда не затянулись раны под лопатками, ему набивали Кирилл и Мефодий.

7

«Умру смешно». Вспомнилась девушка из морга.

Вспомнились похороны.

Вспомнилась симфония. Вспомнилась Ирена. Ох уж ты, Ирена!

Вспомнился брат с его опасными идеями, вспомнились крест, и круг, и свастика. Вспомнился самолет и тело в морге.

Теперь он знал имя владельца ноги, на которой была та смешная наколка. Его звали Сунь-Цзы, он был мастером стратегии.

Яков вспомнил, зачем он пришел в ванную, и почистил зубы. Бодрись, Евлампия, сегодня снова день для чуда.

8

Ритуал – мой способ поддерживать непрерывность. Поддерживая непрерывность, я осуществляю благо. Я ритуально сбриваю щетину, чтобы поддержать символический чистый вид, важный для социального благополучия.

Помнишь белый тюльпан напротив окна во флигеле, где ты оставался на ночь? Утро и занавески. Кружево прикрывает голое тело девушки. Голый по пояс, ты высовываешься из окна и выкрикиваешь имена архангелов. Тебе радостно.

Нет, не то чтобы радостно… Ты выше!

Точно. Ты выше! Ты победил! Ты сбежал из ловушки рода человеческого. Ты больше не принадлежишь истории, не принадлежишь анатомии и физиологии. Ты вне этого. Ты живешь в то время, когда можно иметь две головы на плечах, и никто тебе слова не скажет. Ты всегда можешь объяснить: одна голова у меня – эмпирическая, объективная, но внутри объективной головы у меня складываются впечатления, что есть голова субъективная, которая субъективно достоверно содержит эмпирическую голову внутри себя, как картину, как представление.

Ты живешь в то время, когда никому не интересно, что в твоей голове. Главное – аккуратная одежда, по которой тебя признают нормальным.

Все очень просто, и это очень хорошо.

Там, наверху, тебе завидуют сонмы шестикрылых.

Ты живой, и ты можешь наслаждаться тварным. Ты НЕ ОНИ. Ты НЕ БЕСТЕЛЕСНЫЙ. У тебя есть имя, но ты выскочил из списков ямадутов. За тобой не придут. Ты стал Sol Ipse, одиноко существующим.

Ты обвел их всех вокруг пальца.

Ощущение власти. Крик свободы над старым городом.

Над крышами за окном, над голубями, над девочкой из крем-брюле, которая моет чашки после утреннего кофе. Хотелось стиснуть ее в кулаке и ощутить, как полезет сквозь пальцы ее крем.

9

Поддерживая непрерывность, я осуществляю благо. Я завариваю кофе, и я спокоен. Я не думаю о красных розах крови на белой рубашке, не думаю о детоубийствах и заброшенности бессмертной души, я знаю, что, поддерживая непрерывность, я осуществляю благо.

– Ты в порядке? – спросил в кухне брат. – Бледный, как гриб.

– Плохо спал, – откликнулся Яков, не отрывая взгляда от турки. Кофе вот-вот должен был сбежать.

Яков пьет кофе и грезит о фламандском Возрождении. За окном сереет утро. Слышно, как в полях кричит дикий гусь.

10

С Иреной они сразу же начали играть в игру, будто ничего не происходит и они просто друзья. Она была из Осло, изучала в Париже архитектуру и собирала во Львове материалы для кандидатской работы по системе моды. Носила короткие прически, красила губы темно-бордовым; у нее были зеленые глаза, небольшие, усеянные веснушками груди.

Она жила на Высоком Замке. Они играли, как будто она принцесса, а он нордический асур, который приходит среди ночи и убивает дракона своим теплым пистолетом счастья.

11

Итак, ты – Ирена.

Моя Амнезия, богиня забытья, ты, что вышла из раскроенной модой головы Афродиты, ты, что награждаешь терпкими плодами амнезии, ты, что показываешь скандинавское кино про асов и великанов, ты, что поешь Старшую Эдду под звуки электро, ты, что знаешь значение финского слова toska – ощущение, которое возникает при взгляде на заснеженное поле в лунную ночь. Ты награждаешь меня забытьем и ночью души, ты даешь мне нюхать кору священного тиса, ты скажешь мне подвесить тебя за ногу к Древу на краю пропасти, я знаю, ты сделаешь это

ты волшба, ты вёльва, ты вульва

ты моя Мандрагора

12

Выпивая ее настойку из бокала, он еще не знал, насколько крепким будет зелье. Насколько сильным может быть опьянение.

Химические реакции протекали слишком быстро. Он не успевал регулировать систему, реторты перекипали, его внутренний гомункулус, его открытое Sol, его Ipse, его черное Солнце вдруг оказалось ненастоящим. Плакатом с огнем. Как в сказке про Буратино.

Больше не удавалось выдавать себя за алхимика, чьи помыслы направлены на достижение Севера и на Древо Познания под Полярной звездой. Тогда он не знал, что Север – это она.

Притяжение становилось угрожающе сильным.

Яков захотел исчезнуть, как только понял, что поймался на нее. Что сам, каждый раз убивая дракона, становился им, и что принцесса, которая снимает эту комнату на Высоком Замке, на самом деле колдунья, которая соблазняет рыцарей и приковывает их к себе жаждою драконьей крови. Он знал, что эта женщина родом из края, где у принцесс есть традиция съедать своих любовников. Он вспомнил китайскую легенду про бессмертных существ, которые под видом молодых девушек способны высасывать из тела воина мед поэзии. Теперь Ирена казалась ему паучихой, которая растворяет его слюной своей ведьмовской женственности, делает его пригодным к употреблению, делает его «парнем Ирены», готовым к употреблению.

Каждый вечер, словно некие четки, Яков перебирал кабалистический бисер нот. Где пошло искажение договора? Из головы Афродиты, раскроенной модой, вышла не только голая Ирена в голландских чулочках. За нею посыпались всяческие несчастья, которые полчищами пауков подрывали его шаткую и без того уверенность в вещах. Он открыл ящик Пандоры.

За что постигло горе Эпиметея, как не за то, что позавидовал он брату своему Прометею, ибо Господь принимал жертву брата, а его – нет? Узел болевых взаимозачетов запутался, затянулся, и Яков почувствовал, что застрял шеей в петле.

Асфиксия вызвала галлюцинации.