Головокружения

Позже вечером я прошелся под деревьями набережной Адидже до замка Кастельвеккьо. Собака светлой масти с черным, будто наклеенным, пятном вокруг левого глаза, которая, как почти все бездомные собаки, в беге ставила лапы как бы под углом к направлению собственного движения, присоединилась ко мне на соборной площади и держалась все время чуть впереди. Стоило мне остановиться, засмотревшись вниз, на реку, как собака тоже останавливалась и рассеянно глядела в течение вод. Стоило мне пойти дальше, продолжала путь и она. Но когда уже возле Кастельвеккьо я переходил проспект Кавур, собака осталась на краю тротуара, а поскольку я на полпути обернулся посмотреть, где она, меня едва не сбила машина. Перебравшись на другую сторону проспекта, я задумался, то ли сразу пойти по улице Рома к площади Бра, где я договорился встретиться с Сальваторе Альтамурой, то ли сделать небольшой крюк через улицы Сан-Сильвестро и Мутилати. Собака, долго смотревшая мне вслед с другой стороны улицы, вдруг пропала, и я свернул на улицу Рома, так и не приняв никакого решения. Я никуда не спешил, заходил то в одну, то в другую лавку и опять шел в потоке прохожих дальше, как вдруг осознал, что стою напротив пиццерии «Верона», откуда ноябрьским вечером семь лет назад едва ли не сбежал. Вывеска над заведением Карло Кадаверо была все та же, однако дверь заколочена фанерой, и все лавчонки в верхних этажах закрыты – собственно, ничего другого, тотчас отметил я про себя, я и не ожидал. Картина, которая закрепилась у меня в голове при тогдашнем поспешном отъезде из Вероны и, прежде чем я смог ее позабыть, снова и снова с невероятной отчетливостью вставала перед глазами, – эта самая картина теперь вновь возникла передо мной как-то странно искаженная: двое мужчин в черных куртках с серебряными пуговицами вынесли из дома немного поодаль носилки, на которых под цветастой шалью, по-видимому, лежал человек. Была ли реальность затемнена мрачным видением всего мгновение или гораздо дольше, я не мог бы сказать и тогда, когда вновь увидел свет дня и прохожих, что без каких-либо признаков тревоги шли мимо пиццерии, закрытой, судя по всему, уже довольно давно. Фотограф из мастерской по соседству, у которого я спросил о причинах закрытия пиццерии, оказался не готов не только ответить на мой вопрос, но и просто сфотографировать меня на фоне этого дома. В ответ на мои вопросы и просьбы он лишь молча качал головой, будто не понимал или не владел речью. Поддавшись воздействию все более отчетливого образа глухонемого фотографа, чрезвычайно занятого чем-то в собственной фотолаборатории, я уже было отвернулся, чтобы уйти, и тут услышал, как он выпустил мне в спину целую очередь грязных ругательств, которые, впрочем, относились, скорее всего, не столько ко мне, сколько к тому, что прежде происходило в соседнем заведении. Побродив в нерешительности по тротуару напротив, я в конце концов обратился к прохожему, показавшемуся мне подходящим для моей цели, – к молодому парню, приехавшему, как выяснилось, из-под Эрлангена, – с просьбой сфотографировать для меня здание пиццерии. Поначалу он колебался, но после того, как я дал ему бумажку в десять марок в возмещение предстоящих расходов по пересылке фотографии в Англию, согласился. А вот вторую мою настойчивую просьбу – сфотографировать для меня еще и стаю голубей, которая, едва лишь был сделан первый снимок, прилетела на улицу Рома с площади и опустилась на балконную решетку и крышу этого дома, – молодой немец, совершавший свадебное путешествие, удовлетворить отказался; предположительно потому, что его новоиспеченная благоверная с самого начала рассматривала меня с недоверием, если не враждебно, не отходила от него ни на шаг и, когда он нажимал на спуск фотоаппарата, даже нетерпеливо дергала за рукав.