Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы

– Так тебе и надо, – рассмеялся Мартин. – Не будешь учить меня.

Раздираемый внутренними страданиями, Курт выдавил из себя улыбку смущения.

– Да, этот ключик частенько падает, – признался он. – Надо бы в кольцо его вдеть.

По дороге к небольшой столовой, избранной для торжественной встречи доктора Шеделя, Мартина все большее охватывало чувство неловкости. Другие члены комитета были уже на месте – тихий молодой китаец в очках; русский аристократ-белогвардеец, так и не примирившийся с мыслью, что ему приходится участвовать в делах Национальной студенческой лиги, ибо где-то он слышал, что там окажутся и другие русские; смуглолицый боливиец, который, будучи назначен в комитет, включавший двоих парагвайцев, начал представлять собою серьезную угрозу миру и покою в Международном доме; канадец, которого с самого начала так часто принимали за американца, что он усвоил чудовищную манеру говорить в стиле дикторов Би-би-си; и, наконец, молодой еврей из Франции, нервно поглядывавший на Курта, которому каким-то образом удавалось выглядеть как настоящий ариец, чтобы мсье Бернстайн мог чувствовать себя спокойно.

Мартин обменялся куревом с Борицыным – сегодня тот принес с собой папиросы. По таким случаям, как нынешний, Международный дом требовал от постояльцев как можно точнее соответствовать своим национальным традициям.

– Видно, вам не очень-то удобно в этом формальном одеянии, мистер Лэм, – заметил русский аристократ.

Мартин был вынужден признать правоту собеседника.

– А я только рад, что ужин у нас сегодня официальный, – продолжал Борицын. – Иначе бы меня наверняка заставили прийти в кафтане, который я в жизни не надевал до тех пор, пока не оказался в Международном доме. Уверяю вас, моей матери-княгине стоило немалых усилий его раздобыть.

– Да, – заметил подошедший к ним боливиец, – помню, как Лупе Санчес и моя сестра пели на одном воскресном ужине. Им пришлось весь Сан-Франциско обегать, чтобы найти платье достаточно характерное для того, чтобы члены комитета почувствовали себя удовлетворенными.

– К слову, – вставил Мартин, – как там мисс Санчес?

– Сестра сказала, неважно. Сегодня она рано ушла к себе. Сестра беспокоится.

– И совершено напрасно. – Выросший за спиной боливийца Курт посмотрел на него с откровенной злостью. – Уверяю вас, Моралес, она чувствует себя вполне нормально. Вернее, будет чувствовать. Когда прием останется позади.

В этот момент вошел директор Международного дома мистер Блейкли, за которым следовал доктор Шедель. Мартин принялся с любопытством разглядывать неофициального швейцарского представителя. Если, как говорит Курт, его турне предпринято в интересах всеобщего мира, то лучшей кандидатуры для выполнения этой миссии не придумаешь, – во всяком случае, если судить по внешности. Совершенно непохожий на своего молодого племянника Зигфрида, он напоминал тихого монаха, чьи интересы не простираются за пределы монастырского сада, требника и бедного люда. Роста он был среднего, но благодаря исходившей от него благости казался странным образом маленьким. Черты лица заостренные, но их смягчало доброе выражение глаз. Он с улыбкой вытерпел церемонию представлений, проведенную мистером Блейкли в ротарианском духе, однако ни слова не произнес, разве что вежливо повторял имена хозяев. Затем возникла неловкая пауза – так, словно ни почетный гость, ни члены комитета не знали, кому первым начинать разговор, – вслед за которой все по сигналу мистера Блейкли пришли в движение и устремились к столу.

Ужин получился пышным, но, в немалой степени ввиду отсутствия спиртного, скучным. Мартин сидел между Борицыным и Уортингом, слушая попеременно негодующие жалобы на Советы со стороны русского и англофильские разглагольствования канадца. При этом он считал, что ему еще повезло в сравнении с доктором Шеделем – тому приходилось сохранять вежливую улыбку, пока окружающие пространно рассуждали о международном братстве, воплощением коего является этот Дом. Судя по всему, его английский был не чрезмерно хорош, но оно, на вкус Мартина, только к лучшему.

Наконец покончили с десертом, и у Мартина появилась возможность спокойно выпить чашку кофе и выкурить сигарету. Мистер Блейкли поднялся с места и разразился речью, для которой его застольный монолог, обращенный к Шеделю, явно оказался лишь репетицией; закончил он здравицей в честь «этого достойного ученого и человека, посвятившего жизнь делу, которое, можно с уверенностью сказать, есть важнейшее для всего человечества, а в нынешние беспокойные времена для нас, американцев, прежде всего (Мартин внутренне поморщился) – делу укрепления Всеобщего мира» (за сим последовало пятиминутное отступление, после которого оратор подвел итог сказанному). «Друзья Международного дома, мне не хватит слов, дабы воздать должное этому человеку. Да и, чем меньше о нем будет сказано, тем лучше» (при этом столь характерном для Блейкли неуклюжем повороте Мартин с трудом удержался от ухмылки). «Господа, доктор Хьюго Шедель».

Доктор Шедель говорил негромко и с сильным акцентом.