Голубая лагуна [сборник]

Матросу ни разу не приходило в голову, что виновницей всего этого может быть девушка. Недоразумения между ними давно прекратились, а с Диком она даже подружилась.

Теперь она с Диком объяснялась на языке канаков. Девушка сперва научилась достаточному количеству английских слов, чтобы они могли кое-как понимать друг друга, но потом она стала говорить на языке туземцев Таори и, как это ни странно казалось Кернею, заставила и Дика выучиться ее языку, вместо того, чтобы самой выучиться говорить по-английски.

— Он совсем превратился в проклятого канака, — проворчал однажды Керней, видя, как они отправляются на риф: Дик со своими рыбьими гарпунами через плечо и девушка за ним. — За последние дни Дика ничем не удержишь, а если ему скажешь что-нибудь, что ему не понравится, или если помешаешь ему сделать какую-нибудь глупость, надуется на весь день. Ну, если он не будет поосторожней, я раз навсегда хорошенько проучу и его.

Но Керней так и не привел своей угрозы в исполнение, просто потому, что слишком обленился. Вожжи первенства выпали у него из рук, юность оттолкнула его в сторону, и мальчик, с каждым днем превращавшийся в юношу, уже давал это почувствовать своему старевшему другу.

Однако в один прекрасный день Керней все же пробудился от своей апатии и от добродушной воркотни опять перешел к действию.

Отдыхая в тени деревьев на противоположной стороне лужайки, он увидел, как девушка, думая, что он заснул и никто ее не видит, осторожно приблизилась к дому.

Ни на один день, с самого ее приезда на остров, не потеряла она своего желания бежать отсюда, чтобы снова найти свободу и любимый простор моря; ее дружба с Диком не привязала ее ни к Дику, ни к острову. Кернею она мстила, постоянно устраивая ему неприятности, о причине которых простодушный матрос совсем и не догадывался.

Снаряд с проходившего судна, изломавший ее пирогу на части, и грохот пушки, прокатившийся эхом по лесу, были, по ее твердому убеждению, проявлениями могущества и голоса Нанауа; но тут, очевидно, вмешалось еще какое-то другое божество, нарушившее деяния Нанауа и испортившее ее пирогу из злобы к ней. Без сомнения, — решила Катафа, — этим божеством были маленькие кораблики, стоявшие на полке, которые Дик и Керней по временам снимали и, ставя на землю, с восторгом рассматривали, очевидно, поклоняясь им. Итак, если ей удастся избавиться от них, конечно, не от всех сразу, но постепенно, от одного до другого, она, может быть, найдет дорогу к Таори.

Керней ни разу не заподозрил, что она крала и выбрасывала его смолку, рвала лесы или затупливала гарпуны, и, если бы она отнесла эти кораблики в лес и изломала бы их, он, быть может, оказался бы столь же несообразительным и не заподозрил бы ее.

Это стоило попробовать, и сегодня, очутившись одна, Катафа прокралась к дому и заглянула в него. Вот эти кораблики стоят в сумерках на своих полках, эти божества, которые разбили ее пирогу. Такие красивые и занятные, несомненно, живые, стояли они: шхуна, фрегат, еще какое-то судно с полной оснасткой и несколько крошечных китоловных судов с тупым носом, платформой для дозорного на мачте и всеми остальными принадлежностями.

На полке, прибитой у двери, лежал рядом с коробкой для спичек старый нож Кернея. Устоять против такого соблазна Катафа была не в силах. Не трогая спичек, она взяла нож и, выйдя из дома, швырнула его в лагуну. Затем снова вошла в дом и сняла китоловное судно с его полки. Это была самая маленькая из всех моделей, и девушка решила, что лучше всего начать истребление именно с нее.

Она повернулась к двери с суденышком в руках и вдруг увидела Кернея, бежавшего через лужайку; бросив на пол китоловное судно, Катафа отскочила от двери и побежала. Еще полминуты — и она оказалась бы пойманной.

Увидя, что девушка вошла в дом, Керней выскочил из-под росших по ту сторону лужайки деревьев, думая, что на этот раз поймал ее, но он опять опоздал; гнаться же за нею было равносильно погоне за зайцем. Внезапно остановившись и подняв сделанный из дерева шар Дика, лежавший у него на пути, Керней прицелился в девушку, когда она бежала, и попал ей прямо в поясницу.

До матроса долетел глухой стук шара, ударившегося о спину девушки, за которым последовал болезненный крик, и Катафа исчезла среди густой листвы деревьев.

— Это научит тебя вести себя получше, — заметил Керней, поднимая китоловное судно, которое было почти цело, исключая надломившуюся мачту.

Теперь он понял, кто крал у него смолку, тупил его гарпуны и попортил шлюпку; жест, с которым нож был брошен в лагуну, рассказал ему обо всем, и, садясь у дверей, чтобы починить кораблик, он поклялся, что расквитается с противной каначкой.

— Так это ты рвешь мою рыболовную снасть?.. — бормотал он, сидя с зажатым между коленями рыболовным суденышком и быстро работая пальцами у мачты. — Так это ты бросила мой нож в воду?.. Хорошо же, погоди! Не получишь ты больше ни куска и ни глотка пищи, которую не добудешь сама, не будь я матросом Кернеем. Ни куска и ни глотка, пока не выпросишь у меня прощения.