Голубая лагуна [сборник]

Керней поднялся и пошел дальше, как вдруг услышал позади себя в лагуне громкий всплеск воды. Керней обернулся. Догоравший костер все еще бросал довольно яркий свет, и матрос увидел между собой и костром какую-то огромную бесформенную массу, как бы обтянутую блестящим брезентом.

Привлеченное светом огня чудовище вышло из лагуны, бесшумно, точно кошка, хотя и весило несколько тонн. Оно было всего в каких-нибудь двадцати футах от Кернея, когда внезапно приняло круглую форму и потом вытянулось, точно слизняк; глаза его засверкали, будто передние фонари паровоза, а вокруг них извивались большие змеи-змеи-щупальца

Не более мгновения матрос простоял неподвижно, смотря широко раскрытыми глазами на появившееся перед ним чудовище.

Вдруг вокруг его пояса обвился толстый и скользкий канат и стал постепенно стягиваться. Керней понял, что он пойман и погиб…

Катафа, как и думал Керней, спряталась в большой луже, имевшей несколько футов глубины и достаточную величину, чтобы человек мог в ней плавать. Вода была теплая, и дно усеяно мягким песком. Скользнув в лужу с гибкостью змеи и погрузившись до подбородка в воду, Катафа стала ждать и прислушиваться. Выросшая среди океана, она хорошо знала, что здесь ей может угрожать краб[42], электрический скат[43], угорь[44],спрут[45], но Керней был для нее опаснее и страшнее всякого морского чудовища.

Катафа вдруг почувствовала, как угорь, словно холодная змеящаяся лента, обвился вокруг ее левой ноги; затем стала она ощущать толчки как бы маленьких острых пальцев то в одну, то в другую часть тела — на нее натыкались оставшиеся в луже рыбы; но девушка не могла пошевельнуться из страха всколыхнуть воду и этим выдать свое присутствие.

Наконец, когда болезненный укол, обжегший ее, точно раскаленная игла, открыл ей, что рыба тригла[46]впилась ей в тело, единственным ее движением было тихо пустить по воде, точно плавающую водоросль, свою правую руку и внезапно сжать пальцы: тригла, пойманная рукой, была раздавлена насмерть.

Катафа принялась злобно месить остатки рыбки пальцами, и вдруг, когда уже отбросила их, до нее донесся резкий, душераздирающий крик, — она узнала голос Кернея.

Катафа вздрогнула, с быстротой ящерицы подняла голову и взглянула по направлению крика, затем снова поспешно нырнула в воду. Ей показалось, будто она увидела перед собой грозное божество.

Катафа знала море и его обитателей так близко, как знают его очень немногие натуралисты. Она видела, как десятки гигантских скатов входили в лагуну Таори, играли при свете звезд и наполняли ночь звуками, походившими на грохот больших пушек во время боевой стрельбы.

Она видела кашалота, загнанного насмерть свирепыми хищными рыбами, и осьминога со щупальцами длиною в сорок футов, плававшего, точно лопнувший воздушный шар, возле отмели, где водились лещи, выгнанного из глубокой воды какой-то подводной катастрофой; его рвали на части акулы[47], но глаза его все еще были живы, сумрачны и смотрели на небо с каким-то странным удивлением.

Но она еще никогда не видела самое ужасное из всех порождений моря — чудовищного декопода (десятинога), по форме похожего на бочку, с двумя клювами, глазами шириной в фут и десятью щупальцами, из которых два имели около пятидесяти футов длины.

Притаившись в темной воде, девушка лежала совершенно неподвижно, чутко прислушиваясь. Но больше ничего не было слышно, кроме звука то набегающего, то отступающего прибоя.

Затем, осторожно приподнявшись, она снова обвела взглядом риф. На нем ничего не было видно, кроме последних, еще тлевших угольков от костра. Шлюпка все еще стояла там, где ее привязали; от человека же, приплывшего в ней, не осталось ни малейшего следа.

XXI. Тщетные поиски Дика

— Керней! — кричал Дик, стоя перед домом в первых лучах восходящего солнца. — Хаи, аманои Керней! Где же ты, Керней?

Чуть заметная рябь шевелила лагуну красками неописуемой красоты: от светящейся голубизны ближайших луж они переходили в пурпур и сиреневые оттенки залитого водой коралла, за которым лежали переливчатые сапфиры морской дали. И над всем этим — легкий ветерок, голубое, точно незабудка, небо и белоснежные чайки.

— Керней, Керней! — продолжал кричать Дик, но Кернея нигде не было видно.

В это время из-за деревьев вышла Катафа, свежая и бодрая после своего купания в лагуне, за мысом, с красным цветком в волосах.

Она перешла через лужайку и подошла к Дику, который принялся готовить завтрак. Не будь Дик так озабочен, он сразу заметил бы перемену в ее поведении: она шла уверенно, с совершенно новой для нее беззаботностью и веселостью. Обычно она подходила только на некоторое расстояние, садилась на корточки и, зорко следя за движениями Кернея, терпеливо ожидала, когда ей дадут пищу.

Сегодня эти повадки неприрученного дикого зверька совсем исчезли. Катафа подошла совсем близко к Дику и спокойно уселась на землю; когда же завтрак был готов, она подсела к мальчику так близко, как обычно садился Керней, и стала сама накладывать себе пищу, не ожидая, чтобы ей ее подали.