Голубая лагуна [сборник]

Прежде чем начать разыскивать инструменты, Адамс пустил Берселиусу кровь перочинным ножом. Средство подействовало немедленно. Дыхание сделалось менее тягостным и хриплым. Тогда он принялся за поиски драгоценного ящика красного дерева, содержавшего ножи для ампутаций, турникеты и трепан. Заппо-зап не мог ему помочь в этом, так как ничего не знал о запасах, и даже никогда не видал ящика, поэтому Адамсу пришлось всюду рыться самому, впопыхах, и на большом пространстве. Ящик почти наверное был раздроблен вдребезги, но оставалась еще надежда, что трепан уцелел. Он вспомнил о чудесно уцелевшем зеркале и принялся за дело. Ему подвернулась овальная пластинка жести; когда-то это была коробка с сардинками, теперь расплющенная и как бы разглаженная катком. Потом он набрел на бутылку коньяка, задорно торчавшую из ямки и словно говорившую: «Не угодно ли выпить?» Бутылка оказалась невредимой. Адамс отбил горлышко, воспользовался немым предложением, сунул бутылку обратно и двинулся дальше.

На земле валялись длинные клочья зеленого водоупорного брезента от палаток, изорванного длинными правильными полосами в виде бинтов. Ему повстречалась также половина полога от москитов, вторая половина которого ныне развевалась в лунном свете на клыках одного из шествующих на север слонов.

Несколько ящиков с припасами сохранились в целости, также и ящик из-под сигар, в котором не оказалось ни единой сигары: можно было подумать, что его аккуратно открыли, высыпали сигары, а вслед за тем снова закрыли и положили обратно. Не было конца неожиданным сюрпризам: рядом с вещами, измолотыми в порошок, попадались хрупкие предметы, ничуть не пострадавшие.

Поиски продолжались уже часа два, когда Адамс наконец нашел трепан. Он валялся рядом с медным замком от футляра для инструментов, на котором еще болталось несколько щепок красного дерева.

Трепан имеет вид пробочника, со стальной чашечкой на месте винта. Чашечка эта снабжена зубчатыми краями и представляет собой в сущности маленькую пилу. Если приставить край пилы к кости и поворачивать ручку полуоборотами кисти, можно вынуть кружок из внешней стенки черепа, подобно тому, как повар вынимает лепешки из слоя теста «вырезкой».

Адамс рассмотрел трепан: стальная чашечка, тонкая, как бумага, и хрупкая, как стекло, очевидно, разлетелась вдребезги; он бросил ручку со стержнем и возвратился к дереву. Берселиус, все еще без сознания, дышал глубоко и медленно: Адамс обрезал волосы вокруг раны перочинным ножом и пошел за водой к пруду, но вся вода в нем превратилась в жидкую грязь, и могло пройти много часов, прежде чем она отстоится. Он вспомнил о бутылке, сходил за ней, обмыл рану коньяком и перевязал ее разорванным натрое носовым платком.

Ничего больше не оставалось делать, как только сидеть спиной к дереву в ожидании зари.

Сердце его было полно горечи от сознания своей беспомощности, несмотря на всю добрую волю и умение. Хирург без инструментов столь же бесполезен, как и холодные, безжизненные инструменты без направляющей их руки. Он не виноват, если руки у него связаны, но ему от этого нисколько не легче, если только он не бездушный человек.

Адамс сидел, прислушиваясь к дыханию человека, спасти которого не мог, и созерцал освещенную луной пустыню с кивающей на ветру травой. Феликс снова уснул, лежа на животе, а рядом со спящим дикарем лежало то, чему он поклонялся больше, нежели своим богам, — большое слоновое ружье, на ложе которого покоилась его рука.

XXI. ПИР ЯСТРЕБОВ

Уснувший, в свою очередь, Адамс проснулся от возгласа Феликса.

Солнце светило вовсю, и заппо-зап, только что вскочивший спросонья, стоял, вглядываясь прищуренными глазами вдаль. Приближались две черные фигуры. Это были те два носильщика, которые бежали на запад, и составляли теперь вместе с Феликсом всю свиту Берселиуса. Все остальные были вон там…

Вон там к северу, где шумное собрание ястребов, и марабу, и коршунов: там, где земля чернела птицами.

Несчастные негры в ужасе озирались кругом. Они убежали на несколько миль от лагеря и забились в ров. Отсюда они слышали отголоски далекой трагедии, топот и рев, и вопли людей, когда слоны раздирали их в клочья и втаптывали в прах; слышали гром удалявшегося стада и продолжали вслушиваться в наступившую вслед за тем грозную тишину, лежа лицом к лицу со старой, холодной, жестокой матерью-землей. С наступлением дня, как почтовые голуби, они возвратились в лагерь.

— Гей-гей! — закричал Феликс, и в ответ прозвучал крик, похожий на голос чайки. Негры тряслись, зубы у них стучали, лица имели сероватый, пыльный оттенок; казалось, будто самый жир их обычно маслянистой кожи куда-то испарился, а старые следы цепей на шее и ногах белели, как пятна проказы в ярком утреннем свете.

Но Адамсу некогда было ими заниматься. Он нагнулся к Берселиусу и в удивлении отшатнулся.

Глаза Берселиуса были открыты, он дышал правильно и медленно, и имел вид человека, который только что проснулся и которому лень встать.