Голубая лента

Скрипучий голос мужчины сетовал теперь на то, что взял с собой Жоржетту в это путешествие. На что Жоржетта холодно и дерзко отвечала, что намерена воспользоваться его любезностью не дольше, чем до прибытия в Нью-Йорк.

— Как только мы окажемся в Нью-Йорке, мой уважаемый друг, — кричала Жоржетта, вне себя от гнева, — я больше ни на час вас не обременю! — Потом она сладко зевнула. — О, как я устала. Спокойной ночи! — Щелкнул дверной ключ.

— Жоржетта, — задыхаясь, звал мужчина. — Жоржетта, ma chérie, любимая, умоляю тебя… — Голос стонал: — Жоржетта, Жоржетта!..

Но Кинский уже спал глубоким сном. Он ничего больше не слышал.

Проснулся он на следующее утро, когда в каюту вошел стюард, чтобы убрать посуду после завтрака. Завтрак стоял нетронутым.

— Наверно, уже очень поздно? — спросил Кинский.

— О, прошу вас, сударь, не беспокойтесь, — сказал стюард. — Я только хотел убрать посуду. Простите, пожалуйста.

Было около одиннадцати. Кинский вспомнил о вчерашнем вечере, о своих чудесных ночных грезах, и они мгновенно воскресли в нем. Он пережил во сне счастливейшую пору своей жизни, несомненно, только в ту пору он и был счастлив.

Странный разговор в соседней каюте он совсем забыл. И лишь позднее, днем, он вспомнился ему. Но, быть может, это ему тоже приснилось?

Кинский лежал без движения, испытывая приятную усталость, внутренне совершенно спокойный, почти счастливый. Он наслаждался покоем и редким для него чувством душевного равновесия. Стены скрипели сильнее обычного, и сильнее обычного звякала задвижка на двери каюты. Двигатели работали на полную мощность.

«Сегодня я ее увижу!» — подумал Кинский, поднимаясь.

Часть вторая

1

Погода со вчерашнего дня совсем переменилась. Дул ветер. Волны гневно перекатывались под серыми, низко нависшими облаками. Казалось, и тучи и волны бегут к горизонту в погоне за светящейся полосой, напоминавшей прозрачный черный фарфор. Это уж было подлинное лицо Атлантики! Яростные темно-зеленые валы вздымались и бурлили, образуя колышущиеся горы; по их склонам, подобно ледниковым ручьям, кипя, низвергалась белая пена, и ветер клочьями уносил ее вдаль. До самого горизонта океан рябило могучими белыми гривами.

«Космос» содрогался всей своей громадой и, грохоча, медленно раскачивался. Его нос, точно острый бур, беспощадно буравил волны, подбрасывая вверх огромные водяные глыбы, а ветер бомбил корабль бомбами пены.

На самой верхней палубе, укрывшись от ветра за радиорубкой и закутавшись в пальто, сидели Ева и Вайт. Они молчали, лишь изредка обмениваясь словом. От сильного ветра у Евы горели щеки, а волосы буйно разметались и, вихрясь, то и дело взлетали вверх, словно пламя факела.

Со счастливой, взволнованной улыбкой она задумчиво смотрела на море. Вот и этот концерт уже позади, а впереди целых две недели полнейшего безделья и восхитительного покоя. И Вайт подле нее!

— Чайки! Смотрите-ка, Вайт, чайки! — вскрикнула Ева. — Они опять здесь!

Под темными облаками трепетали снежно-белые крылья чаек, их алчные, пронзительные крики неслись над кораблем.

— Какое же сильное, смелое сердце бьется в этих маленьких существах, если они отважились так далеко следовать за пароходом! Скажите, Вайт, а как они потом найдут скалу, на которой ютятся их гнезда?

Вайт улыбнулся, этого он не знал. Каждое слово, каждый возглас Евы счастьем отзывались в его сердце. Он смотрел в ее ясные, вспыхивающие восторгом глаза и не в силах был оторвать взгляда от ее лица, от ее стана, словно сегодня впервые увидел ее. Этот высокий, выпуклый лоб, крупный, гордый нос, эти полные, четко очерченные, всегда чуть влажные губы! Нет, никто не мог бы описать прелесть ее губ.

У нее было тонкое лицо, и вместе с тем в нем чувствовалось нечто крестьянское, какая-то беспредельная простота и скромность. Сейчас, когда она запрокинула голову и приоткрыла рот, наблюдая за чайками, жадно кинувшимися вниз на добычу, глаза ее сверкнули сталью. В эту секунду она сама была словно чайка, свободная и отважная, как они. И вдруг она вскрикнула — пронзительно и алчно, точь-в-точь как чайка.

«Это самый счастливый день в моей жизни, — думал Вайт, исполненный какой-то спокойной торжественности. — Море — ветер — чайки — и Ева! Быть может, никогда в жизни я не испытаю больше такой полноты счастья».

Долгие месяцы он мечтал об этом путешествии. По ночам, в тишине, он предвкушал блаженство этой поездки вдвоем, — и вот он здесь, рядом Ева, все сбылось так, как ему грезилось. Они одни, никто не нарушает их покой, — тысячи миль отделяют их от знакомых и всяческих условностей, всё оказалось прекрасней, чем в самых смелых его мечтах.

И вдруг сквозь серую пелену моря и мчащихся облаков он увидел в ярком свете путь своей жизни. Неужели он один из избранных, которых жизнь хочет осчастливить? Он не сомневался в том, что Ева любит его.

Ева попыталась укротить пляшущий вихрь своих волос и придвинулась поближе к стене, чтобы надежней укрыться от ветра. Она клубком свернулась в кресле и взглянула на Вайта, — видимо, ей захотелось поговорить.