Он говорил с искренней озабоченностью, этот патриот, которого Дерфлих охотно бы повесил. Но и Кнурреван хотел иметь свою армию, заключать договоры с союзниками, конечно когда-нибудь, не сейчас. Кнурреван был родом с Востока и всей душой мечтал об объединении Восточной и Западной Германии, он воображал себя великим объединителем, надеялся завоевать на следующих выборах большинство, войти в правительство и осуществить тогда воссоединение, а уже после этого он хотел бы иметь армию и заключать договоры. Странно, что во все времена истории старшее поколение с такой легкостью было готово принести молодежь в жертву молоху. Парламенту не пришло в голову ничего нового. Голосовали поименно. Бюллетени собрали.
Кетенхейве голосовал против правительства, даже не понимая, поступает ли он правильно, проявляет ли политическую зрелость. Да он и не хотел проявлять зрелость. Кто пришел бы на смену этому правительству? Лучшее правительство? Кнурреван? Кетенхейве не верил, что партия Кнурревана получит правительственное большинство. Может быть, к власти придет широкая коалиция недовольных во главе с Дерфлихом, и тогда разразится проклятье.
Тогда они станут в тупик, эти любимцы Suffrage Universal*, ученики Монтескье, и даже не заметят, что сами затеяли игру в дурака, что о разделении власти, как этого требовал Монтескье, уже давно нет и речи.
Правит большинство. Диктует большинство. Большинство всегда одерживает победу. Гражданину остается только выбрать, под чьей диктатурой он хочет жить. Политика меньшего зла была альфой и омегой всякой политики, альфой и омегой выборов и решений, опасности политики, опасности любви, граждане покупали брошюры и предохранительные средства, надеялись, что все обойдется благополучно, и неожиданно обретали детей, семейные обязанности или сифилис. Кетенхейве огляделся по сторонам. Все казались ошеломленными.
Никто не поздравлял канцлера. Канцлер остался в одиночестве. Греки отправляли своих великих мужей в изгнание. Фемистокл и Фукидид были подвергнуты остракизму. Фукидид лишь в изгнании стал великим человеком.
Кнурреван тоже остался в одиночестве. Он складывал бюллетени. Руки его дрожали. Хейневег и Бирбом с упреком смотрели на Кетенхейве. Они смотрели с упреком, словно он был виноват в том, что у Кнурревана дрожат руки.
Кетенхейве стоял всеми покинутый, каждый избегал его, и он старался никому не попадаться на глаза. Он подумал: «Если бы у нас в зале была дождевальная установка, стоило бы пустить ее в ход, чтобы полил дождь, сплошной затяжной дождь, и промочил нас всех насквозь». Кетенхейве - проливной парламентский дождь.
* Всеобщее избирательное право (англ.).
Конец. Все кончилось. Это был только спектакль, теперь можно снять грим. Кетенхейве ушел из зала. Он не бежал. Он шел медленно. Его не преследовали эринии. Шаг за шагом он освобождался от пережитого колдовства. Он опять пробирался коридорами бундестага, опять взбирался по лестницам Педагогической академии, опять по лабиринту, Тесей, не убивший Минотавра. Ему встречались равнодушные швейцары, федеральные уборщицы равнодушно шли с ведрами и швабрами на борьбу с пылью, равнодушные чиновники отправлялись по домам, аккуратно сложив в портфелях бумагу от бутербродов, они хотели использовать ее завтра, у них еще было это завтра, они были долговечными, а Кетенхейве не принадлежал к их числу. Он казался самому себе призраком. Он дошел до своего кабинета. Снова включил неоновый свет. В двойном свете, в двойном обличии, бедный Кетенхейве стоял среди беспорядка своей депутатской жизни. Он понимал, что ей наступил конец. Он проиграл бой. Его победили обстоятельства, а не противники. Противники едва ли обращали на него внимание. Обстоятельства оставались неизменными.