Голубка

Его пытались поймать, кто-то закричал из зала: «Пусть греется!»

— Скажите о достижениях! — бросили из первого ряда.

— Тише, товарищи,— сказал председательствующий Чуркин.— Давайте внимание! Достижений у нас много. Все знают, какую роль сыграли комсомольцы Ярска. Взять хотя бы мухинскую эстакаду... Но, чтобы было лучше, надо поговорить и о недостатках. О том, что нам сегодня мешает.

— ...В клубе не греют батареи,— продолжал оратор,— а мы собрали вечер пенсионеров, чтобы встретились, так сказать, поколения. А люди пришли и смотрят, как бы скорее удрать, потому что рот открыть морозно! Ну, вот воробей, птица, и та тепла требует... А мы с людьми работаем...— Оратор сошел с трибуны.

Теперь говорили другие, а Виктор глядел вокруг, замечая, что многие пришли в рабочих куртках и валенках, кое-кто записывает, но слушают все внимательно. «...Свет — заходишь в общежитие — горит. Людей нет, а свет горит. Что это? Растрата!»

— Не трать время! — кричат оратору.

Чуркин отвечает на записки: «Удрали из Ярска многие комсомольцы. Что будем делать?»

Чуркин глядит в зал и отвечает:

— Удрали многие. За последние три года ушло и уволилось более шести тысяч человек. Среди них немало комсомольцев...

— Есть предложение,— говорит кто-то из первого ряда,— писать по месту их бывшей работы о дезертирстве или в «Комсомольскую правду».

— Я целиком поддерживаю это предложение, — размеренно говорит Чуркин. — Теперь спрашивают: «Почему запретили сатирический листок «Корчеватель» и не слишком ли много стало в Ярске пьянства?» Да, за последний месяц милицией задержано двести сорок человек. Хулиганство и пьянство увеличились после приезда пополнения. Кстати, товарищ Петренко, пройдите на сцену,— сказал Чуркин.— Петренко здесь? — спросил он, вглядываясь в зал.

— Я слова не просил! — крикнул человек недалеко от Виктора.

— Все равно. Вас просят пройти на сцену.

— Зачем? — спросил с места Петренко.

Чуркин взял со стола бумажку, сказал:

— А вот записка поступила: «Петренко пришел на конференцию в нетрезвом виде». Это правда?

— А вы спросите того, кто писал! — крикнул Петренко.

Все повернулись в его сторону.

— А чего же ты сам прячешься? Выйди и покажись людям!

Петренко поднялся с места, белесый, бородатый, в комбинезоне и в сапогах.

Сидящие теперь смотрели на него.

— По одной досочке,— сказал кто-то.

Петренко пошел на трибуну. Молча встал.

— Дыхни, братишка, в микрофон.

Петренко стоял на трибуне и молчал.

— Собрал все силы,— сказал какой-то шутник в первом ряду.

— Лишить мандата! — крикнули другие.

— Я за ЛЭП скажу,— тихо произнес Петренко,— я только скажу, а потом что хотите. Ребята, тяжело у нас сейчас, вот какая история...

В зале стало тихо, никто не рискнул перебить его.

— ...Комсомольской организации фактически не существует. Живем, как первобытные люди, при коптилках. Картежники. От одних избавляемся — нам отдел кадров других направляет, потому что здесь, в Ярске, в центре, их боятся принимать, а тайга, мол, все стерпит... А семейные? Им негде жить. Недавно свадьбу играли, угол им куском брезента отгородили, и все. Плодитесь, размножайтесь...— Он вздохнул, оглядел зал.— А людям нужны условия, чтобы заинтересованность была. Да я вот тоже...— сказал Петренко и пошел со сцены на свое место.

— Леонид Жуховец, редактор «Корчевателя»,— сказал Чуркин.

Виктор не глядел на сцену и не сразу понял, кто такой редактор «Корчевателя». Но когда он увидел Жуховца, тут же вспомнил женское общежитие, белобрысого парня с диковатыми глазами.

— Был «Корчеватель», да не стало: зубы ему обломали,— сказал Жуховец, еще не дойдя до микрофона, и первые его слова пропали в первых рядах.

— Громче! — крикнули из зала.

— Я говорю, что не редактор я,— сказал Жуховец в микрофон так близко, что голос его теперь исказился и загудел.— Я говорю, что нет сатиры на Ярской ГЭС.

— Вы за себя говорите! — раздался тот же голос.

— Тише, давайте внимание! — Чуркин постучал карандашом по графину.

— Я люблю Ярск,— сказал Жуховец, поворачиваясь лицом к Чуркину, потом к залу.— Это мой единственный дом, другого про запас не держу. У одной девушки-инженера есть в тетрадке такие стихи: «Мы уходим туда, где тайга, мы уходим туда, где снега, оставляя родное жилье, управдомам сдавая ключи. Да, столица, во имя твое покидают тебя москвичи...»

Кто-то в зале захлопал, кто-то крикнул: «Конкретнее!»